Шла Великая Разведка; наш корабль — один из многих, в
ней участвовавших, — исследовал окрестности двух огромных
светил — альфы и беты Южного Креста. Если смотреть с Земли,
мы находились в созвездии Волка, но какая там Земля? Солнце
давно превратилось в крохотную, неприметную искорку, а теперь
— на расстоянии в двести семьдесят восемь световых лет — и
вовсе исчезло; сверкавшие в бездонной черноте космоса звезды
располагались странными, непривычными узорами.
За эти три года мы очень устали, не обошлось и без потерь.
Нет, мы не утратили способности удивляться — разве может она
исчезнуть, когда перед тобой раз за разом открываются все
новые и новые миры? Но нам встречалось их так много, иногда
они были восхитительны, иногда — ужасны, а чаще всего — и то
и другое одновременно (наша Земля — она ведь тоже такая), и
не было среди них даже двух, похожих друг на друга, и все они
были загадочны. Их образы расплывались, путались и ьсмешивались.
И все же открытие новой, разумной расы обязательно
вызывало радость, радость, по правде говоря, большую, чем при
открытии новой планеты, пригодной для колонизации. К моменту,
о котором я рассказываю, Али Хамид год уже как погиб от укуса
ядовитой твари, а Мануэль Гонсалвес не успел еще залечить
проломленный череп — на последней нашей стоянке некий
излишне темпераментный абориген приласкал его дубиной. Так
вот и вышло, что главным нашим ксенологом оказался Вон
Уэбнер, с которым и связаны все последующие неприятности.
Он их, конечно же, не хотел, да и кому же такого захочется?
Вселенная сконструирована без особой заботы об удобствах
человека, в ней быстро научаешься ходить на цыпочках — либо
отправляешься в иной, лучший мир, третьего не дано. Мы
подошли к этой последней звезде потому, что нас буквально
манил каждый карлик G-типа. Однако мы не вставали на орбиту
вокруг планеты, наиболее похожей на Землю, пока нейтринный
анализ не подтвердил, что эта система еще незнакома с атомной
энергией. И, лишь исчерпав до дна все возможности своей
аппаратуры, мы послали на посадку первый беспилотный зонд.
Звезда принадлежала к типу G9, имела золотистый оттенок и
светимость примерно в половину солнечной. Планета, нас
заинтересовавшая, располагалась достаточно близко к своему
светилу и получала примерно столько же лучистой энергии, что и
Земля. Она была чуть поменьше Земли, имела поверхностную
силу тяжести в три четверти земной, а также более разреженную
и сухую, чем у нас, атмосферу. Однако воздух этот был вполне
пригоден для дыхания, а аэросъемка выявила водные бассейны,
которые заслуживали — правда, с некоторой натяжкой —
названия океанов. Очень красиво выглядел этот шар,
вращавшийся на фоне усыпанной звездами черноты, — синий,
желтовато-зеленый, ржаво-коричневый, окутанный белыми
облаками. Вокруг него неустанно кружили две маленькие луны.
Биопробы показали, что химические основы здешней жизни
такие же, как и у нас. Ни один из собранных и высеянных
микроорганизмов не представлял собой какой-либо
необыкновенной угрозы, с которой не смогут совладать самые
обычные предосторожности и имеющиеся у нас лекарства. На
снимках с малой высоты виднелись леса, озера, широкие
равнины, уходящие к подножиям гор. Мы прямо зудели желанием
прогуляться по этому миру.
Только вот туземцы…
Не забывайте, насколько новая штука — гипердрайв и
насколько огромна Вселенная. Организаторы Великой Разведки
обладали достаточным количеством здравого смысла и не
воображали, будто немногие близкие к Земле системы, кое-как
нами изученные, дают материал, достаточный для
формулировки серьезной доктрины. Наша служба имела» один-
единственный закон, заключавшийся в гордом лозунге: «Мы
пришли, как друзья». В остальном каждая команда получала
полное право разрабатывать собственную свою систему
процедур. Ну а через пять лет выжившие встретятся и поделятся
опытом.
Мы, на «Ольге», придерживались решения капитана Грея —
не беспокоить софонтов[1] до времени видом нашей техники.
Насколько это, конечно, возможно. Мы старались направлять
свои зонды в необитаемые районы. После посадки мы не
прятались, а выходили к туземцам открыто. В конце концов,
форма тела значит гораздо меньше, чем форма заключенного в
этом теле разума. Такое вот было у нас кредо.
Само собой, мы учли все данные, полученные с орбиты, и
при более близких, вплоть до верхних слоев атмосферы, облетах
планеты. Не слишком-то информативные из-за большой высоты,
наши снимки все же показали наличие на двух континентах
нескольких небольших городов — если можно назвать этим
словом кучки зданий без всяких там оборонительных стен и даже
без настоящих улиц, совершенно терявшиеся в беспредельных,
почти ненаселенных просторах. И располагались эти города
обязательно рядом с примитивными шахтами. По нашему
впечатлению, здешние культуры варьировались очень широко —
от каменного века до железного. И каждый раз кроме маленьких
этих общин отмечались поселения из одного или очень немногих
зданий, стоящие совершенно отдельно; никогда не ближе
десятка километров друг от друга, а чаще всего — еще более
уединенные.
— Скорее всего плотоядные, — сказал Уэбнер. —
Примитивные экономики базируются на охоте, рыболовстве и
собирательстве, сельское хозяйство — признак более высокого
развития. Обширные пространства, выглядящие обработанными,
скорее всего, просто обеспечивают кормом дичь, они не похожи
на настоящие фермы. Должен признаться, — он задумчиво
подергал себя за подбородок, — для меня остается загадкой,
каким образом цивилизованные — ну, заменим это слово на
«металлургические» — существа — каким образом они все это
организовывают. Такой уровень технологии нуждается в
торговле, связи, быстром обмене идеями. А если я верно
разобрался в этих снимках, дороги практически отсутствуют. Так,
кое-какие грунтовые тропы между городами и шахтами, иногда —
к немногочисленным гаваням, где стоят корабли и баржи. Ничего
не понимаю, ведь водного транспорта явно недостаточно.
— А может, вьючные животные? — предположил я.
— Медленно это все, — покачал головой Уэбнер. —
Чересчур медленно. Откуда возьмется прогрессивная культура,
если немногим индивидуумам, способным оригинально мыслить,
нужны месяцы, чтобы хоть как-то пообщаться? Так они, скорее
всего, никогда друг о друге не узнают.
На какой-то момент с ксенолога слетел весь обычный его
педантизм.
— Ну что ж, — сказал он. — Поживем — увидим.
Величайшая сентенция, какую только можно придумать —
вне зависимости от используемого языка.
На первоначальный контакт мы всегда высылали трех
человек, минимальную группу, способную справиться с такой
работой. Чтобы — в случае чего — и потери были минимальные.
На этот раз троица состояла из Уэбнера, ксенолога, Арама
Турекяна, пилота, и Юкико Сачанской, стрелка. Приставлять к
оружию женщину — это тоже одна из идей Грея. По его мнению,
они превосходят мужчин в искусстве наблюдать и ждать, а также
не столь охотно открывают пальбу при первом же опасении.
Место мы выбрали в металлургическом районе, хотя и не в
городе — зачем усложнять себе все без особой к тому
необходимости? Располагалось оно на неровной, изрезанной
возвышенности, на многие километры поросшей непролазным
лесом. К северу круто вздымался горный склон — снизу лес,
затем, выше пояса растительности — голые скалы и, наконец —
венчающий их ледник. На юге возвышенность спускалась к
огромному плато, где на открытой местности стада животных
щипали какие-то красноватые подобия травы и кустов.
Домашние это животные или дикие — судить было трудно. И в
том и в другом случае туземцам явно приходилось много
заниматься охотой.
— А может, потому они и живут такими редкими
поселениями, — предположила Юкико. — Для обеспечения
питанием каждого индивидуума требуется очень большая
площадь.
— Если так, они должны иметь очень ярко выраженный
инстинкт защиты территории, — сказал Уэбнер. — Так что не
отвлекайся от своих пушек.
Нам не запрещалось защищаться в случае нападения —
даже спровоцированного нашими собственными промахами.
Однако девушка поморщилась, что заметил оглянувшийся через
плечо Турекян. Ее недовольство и безапелляционность тона
Уэбнера заставили пилота вспыхнуть.
— А ты бы, Вон, стих малость, — прорычал он.
Костлявое, долговязое тело Уэбнера на мгновение закаменело.
Затем он повернулся к Турекяну, блеснув
проглядывающей сквозь редкие волосы кожей головы.
— Что ты сказал?
— Занимайся своими делами, если ты хоть на это способен.
— Попридержи язык. Возможно, я и действительно впервые
возглавляю группу, но как бы там ни было, я…
— Это когда приземлимся. А пока что мы еще летим.
— Пожалуйста. — Юкико бросила свою турель и умоляюще
потрогала обоих мужчин за плечи. — Пожалуйста, не надо
ссориться… да еще в такой момент, когда мы на пороге встречи с
целым новым миром.
Ну разве тут откажешь? Даже в тяжело нагруженном
инструментами комбинезоне она, со своей евразийской
миниатюрностью, оставалась самой привлекательной из девушек
корабля — что не мешало, кстати, остальным нашим женщинам
хорошо к ней относиться. Гонсалвес определял ее как simpatico.
Однако успокоились мужчины только внешне. Плохо
сочетающаяся пара, они не были, конечно же, врагами — кто же
зачислит в экипаж человека, позволяющего себе ненависть? —
но и дружеских чувств друг к другу не испытывали никаких.
Бывший профессор ксенологии из университета Океании, Уэбнер
принадлежал к академическому типу. В молодости он проделал
серию великолепных полевых работ, в особенности на Цинтии,
по культурам, связанным с торговыми путями, и обычно —
находясь под чьим-либо началом — вел себя вполне прилично.
Теоретик по всему своему складу, с годами он превратился в
начетчика, догматика.
Турекян был полной его противоположностью: молодой,
плечистый, чернобородый, шумный и безалаберный, он родился
на Марсе, в герметическом куполе, и всю свою жизнь провел,
шатаясь по самым отдаленным уголкам доступной человеку
части Вселенной. Если поверить хоть половине рассказов этого
безудержного хвастуна, он являлся самым отчаянным искателем
приключений, какого видел свет, а также самым непобедимым
драчуном и самым удачливым любовником; однако я выяснил —
к немалой своей выгоде, — что в покер он играет далеко не так
хорошо, как можно бы заключить из его слов. При всем при том
этот способный, легкий в общении, всегда готовый прийти на
помощь парень пользовался всеобщей любовью — что, скорее
всего, разжигало в несчастном сухаре Уэбнере зависть.
— О’кей, — рассмеялся Турекян. — Для тебя, Ю, чего не
сделаешь. — Он послал девушке воздушный поцелуй.
Уэбнер стих не сразу.
— А что ты имел в виду, говоря: «Занимайся своими делами,
если способен хоть на это»? — спросил он с вызовом.
— Ничего он не имел в виду, — голос Юкико звучал почти
умоляюще.
— Чуть-чуть побольше, чем ничего, — поправил ее
Турекян. — Самую малость побольше. Просто мне хочется,
чтобы ты утратил хоть часть уверенности, будто твоя наука
непогрешима, разобралась во всех возможных вариантах. Я
встречал такие вещи…
— Слышал я эти песенки, слышал, — издевательски
ухмыльнулся У эбнер. — В джунглях какого-то там экзотического
мира ты видел животных с колесами вместо лап.
— Никогда не говорил ничего подобного. Хотя… хм-м… а
ведь здорово придумано, Правда?
— Нет. Потому что это — бессмыслица. Ты спросил бы себя,
а каким, собственно, образом клетки диска будут получать
питание с оси? То же самое касается и…
— Да, да, не спорю. А теперь стихни, пожалуйста. Мне нужно
заходить на посадку.
Изображение на носовом экране быстро росло; через броню
фюзеляжа проникал рев рассекаемого воздуха, появилась
вибрация, от которой по телу шли мурашки. Турекян не любил
тратить время зря. Кроме того, медленный спуск давал
автохтонам время, чтобы впасть в истерику, что приводит иногда
к трагическим последствиям.
Вглядевшись повнимательнее, люди рассмотрели дом,
стоящий на краю каньона, в глубине которого несла свои серо-
зеленые воды река. Массивное каменное здание с черепичной
крышей. И еще три строения, совершенно не похожие на
первое, — низкие, длинные, с деревянными стенами и крышами
из дерна; все они расположены по сторонам прямоугольного,
мощенного каменными плитами двора. Рядом с двором — загон
с какими-то четвероногими животными, несколько в отдалении —
ряд, по определению Турекяна, здоровенных птичьих клеток.
Весь ансамбль стоит посреди небольшого луга, со всех сторон
окруженного лесом.
И уйма птиц, или как уж там называть летающую живность,
стаи которой заполняли все небо. Особенно крупная пара
кружила прямо над — назовем это так — хутором. Увидев
снижающийся катер, они резко свернули.
И тут дом словно взорвался. Из его окон вылетели крылатые
существа — десятка два, если не больше — самых различных
размеров, от крошечных, цеплявшихся за спины взрослых, до
огромных, рядом с которыми показались бы маленькими даже
давно исчезнувшие с лица Земли кондоры. В сверкании
бронзовых перьев, с хлопаньем крыльев, слышным даже внутри
катера, они взмыли вверх и унеслись прочь, исчезли за
вершинами деревьев.
Люди приземлились в пустом, покинутом обитателями
селении.
Сторожко оглядываясь, каждую секунду готовые выхватить
оружие, Уэбнер и Турекян шли по новой планете, свыкались с
ней, впитывали ее дух.
Первая встреча с незнакомым миром — всегда некоторое
потрясение, ведь он отдален от твоего, с детства знакомого не
только пространством, но и временем, миллиардами лет.
Зачастую требуются минуты, чтобы разобраться в окружающих
тебя формах, настолько они чужды. Сперва их различают только
глаза — но не мозг.
В этом мире все напоминало дом. Но и странности были
неисчислимы.
Во-первых, тяготение: три четверти от поддерживавшегося
на борту корабля. Отсюда — легкая, подпрыгивающая походка, с
которой тоже нужно освоиться, причем привыкнуть должны не
мышцы, а органы чувств, ими управляющие.
Воздух: вроде земного в горах, на высоте километров двух.
(Здесь градиент тяготения был меньше, поэтому и плотность
атмосферы меньше падала с высотой.) Хрустальная
прозрачность, почти нереальная отчетливость самых далеких
предметов, негромкое бормотание прохладного ветерка, шелест
ветвей; снизу, из глубины каньона, — звон речного потока. И
пахнет совершенно не так — нос не чувствует ни малейших
признаков разогретой солнцем смолы и преющий на земле
листьев, вместо того — непривычная смесь каких-то острых
ароматов и гари.
Свет: густо-золотой, отчего все цветовые оттенки становятся
богаче, а тени — глубже, чем то, к чему привык глаз; утреннее
солнце — в два раза меньше, чем Солнце, на которое смотришь
с Земли, — висит в темно-синем, с резкими, тонкими прядями
облаков, небе.
Жизнь: птичьи (?) стаи, с криком кружащиеся высоко в небе,
мычание и кудахтанье, доносящееся со стороны загона, бурый
ковер, стелющийся под ногами, — упругий, напоминающий
скорее мох, чем траву, но в общем-то не похожий ни на первое,
ни на второе и украшенный великолепной красоты цветами.
Деревья с зелеными, от серебристо-зеленых до темных,
листьями и с самой разнообразной — и черной, и серой, и
