Проблема боли рассказ

[djjaz63]

Подробнее...

Вполне возможно, что эту историю способен понять только
христианин, в таком случае я берусь не за свое дело. Однако я,
как психолог-любитель, интересуюсь религией и всегда вожу с
собой Библию (на кассете) — хотя бы из-за величественности ее
языка. Это — одна из причин, почему Питер Берг раскрыл мне
свою душу. Питер отчаянно хотел разобраться в этих событиях,
но ни один священник не сумел толком ответить на его вопросы,
не сумел его успокоить. Оставалась последняя, слабенькая
надежда, что человек со стороны — например, я — сумеет
разглядеть нечто, незаметное настоящему верующему.
Другой причиной было одиночество. Мы работали на
Люцифере в составе исследовательской группы. Удачно назвали
этот мир. Здесь не решатся поселиться никакие существа, чьи
предки эволюционировали в окружении травы и деревьев.
Однако минеральные богатства Люцифера вполне заслуживали
внимания — в том, конечно, случае, если на нем хоть как-нибудь
можно выжить. Вот это мы и выясняли. Даже самая
очаровательная, невинная на вид среда обитания всегда
нафарширована тысячами ловушек — пока не усвоишь, в чем
состоят опасности и как их избегать (Земля — тоже не
исключение). Иногда обнаруживаются проблемы, которые нельзя
разрешить достаточно экономичным способом, или даже —
вообще нельзя. Тогда эту область, или всю планету, оставляют и
идут искать дальше.
Мы подрядились провести на Люцифере три стандартных
года. Платили щедро, однако очень скоро стало ясно, что
никакой банковский счет не вернет нам даже одного дня, который
можно было провести под более добрым солнцем. Мы
старательно избегали этой темы в разговорах.
Примерно в середине второго года нам с Бергом поручили
глубокое исследование уникального экологического цикла
средних широт Северного полушария. Это значило — поселиться
на несколько недель (которые превратились в месяцы) в
исследуемом районе, на большом расстоянии от прочих
разведывательных групп, чтобы минимизировать возмущения.
Все наши контакты с людьми ограничивались редкими визитами
катера, доставлявшего припасы, электроника — слабая замена,
особенно когда над головой висит эта бешеная звезда,
ежесекундно прерывающая радиосвязь.
В такой обстановке узнаешь своего напарника чуть ли не
лучше, чем себя самого. Ладили мы с Питом отлично. Надежный,
как каменная стена, этот высокий, светловолосый, веснушчатый
парень обладал огромными запасами — настоящих, не показных
— доброты, сердечности и достоинства. И очень вежливый. С
юмором, правда, у него было слабовато, но во всех остальных
отношениях лучшего однокамерника и не придумаешь. Питу
было что рассказать — несмотря на молодость, он успел уже
много постранствовать, — но и твои воспоминания и похвальбу
он выслушивал не прерывая, с искренним интересом. К тому же
он прочитал много книг, прилично готовил (когда наступала его
очередь) и играл в шахматы самую чуточку лучше меня.
Я уже знал, что Пит не с Земли — и даже никогда на ней не
был, — а с Энея, расположенного в двух сотнях световых лет от
Колыбели Человечества и в трех сотнях от Люцифера. Вырос он
в глухом захолустье, хотя и получил потом образование в
маленьком, совсем недавно организованном университете
Нового Рима. Впрочем, и этот город — всего лишь столица одной
из дальних колоний. Все это вполне объясняет истовую
преданность Пита вере в Бога, который сперва воплотился, а
затем умер из любви и сострадания к людям. Только не
подумайте, что я глумлюсь, ни в коем разе. Наш защитный купол
имел всего одну комнату; каждое утро и каждый вечер Пит
молился, молился с искренней серьезностью ребенка, но ни я не
поддразнивал его, ни он не осуждал моего неверия. Как-то так
вышло, что со временем мы стали все больше и больше
обсуждать такие предметы.
А потом он рассказал мне, что его мучит.
Подходил к концу один из долгих, нестерпимо долгих люци-
ферских дней, мы измотались, пропитались потом, все тело у нас
чесалось, мы жутко воняли и валились с ног от усталости. В этот
день мы едва не погибли — ив этот же день мы обнаружили
растение, которое концентрировало в своих корнях соли урана и
было основной причиной всех непонятных нам странностей.
Когда мы вернулись на базу, бешенство дня уже смирялось,
переходя в обычный вечерний ураган; мы вымылись, поели и
быстро уснули, убаюканные шуршанием пыли, швыряемой
ветром на купол. Проснувшись часов через десять или
двенадцать, мы увидели сквозь витриловые панели холодное
колючее сверкание звезд, сполохи северного сияния, низко
стелющийся туман и уродливо скрученные растения —
«деревья», как мы их называли, — покрытые ослепительно
белым инеем.
— До рассвета делать нечего, — сказал я, — а мы вполне
заслужили праздник.
Мы закатили себе роскошный — в меру возможностей —
пир, завтрак это был или ужин — трудно сказать, да и какая
собственно, разница? За едой мы пили вино, а потом сидели в
своих креслах, смотрели на созвездия, никогда не виданные ни
на Земле, ни на Энее, и пили коньяк, много коньяку. И говорили.
В конце концов разговор пошел о Боге.
— Может быть, ты сумеешь мне это объяснить, — сказал
Пит. Даже в полумраке купола на его лице отчетливо читалась
какая-то внутренняя борьба. Он сидел, крепко сжав кулаки и
глядя прямо перед собой.
— М-м-м, не знаю, не знаю, — осторожно ответил я. —
Честно говоря — только ты, пожалуйста, не обижайся, —
теологические ребусы всегда казались мне до крайности
глупыми.
— То есть, — спокойно, без нажима, сказал Пит, подняв на
меня свои синие глаза, — тебе не кажется, что отказ от веры
приводит к противоречиям, парадоксам?
— Да, не кажется. Я уважаю твою веру, Пит, но никак не могу
ее разделить. И если даже предположить, что в основе
Вселенной, — я указал на высокое, устрашающе-прекрасное
небо, — лежит некий духовный принцип, либо что-то подобное,
каким, подумай сам, образом можем мы понять эту
первосущность, вложить ее в узкие рамки догматов?
— Не можем. Согласен. Конечный разум не способен понять
бесконечное. Однако мы можем видеть и познавать его части,
открытые нам. — Он перевел дыхание. — Давно, еще до начала
полетов в космос, церковь решила, что Христос пришел только
на Землю, только к людям. Если другие разумные расы тоже
нуждаются в спасении — а в этом трудно сомневаться! —
Господь Бог что-нибудь для них придумает. Такие вот дела. Но из
этого, конечно же, еще не следует ошибочность христианства
или, наоборот, истинность каких-либо других верований.
— Вроде, скажем, политеизма, что бы это слово ни значило?
— Пожалуй, да. К тому же религии развиваются.
Примитивные культы видят в Боге силу, более развитые —
справедливость, самые совершенные — любовь. — Пит резко
смолк, сжал кулаки, затем схватил свою рюмку, осушил ее и
наполнил снова — все это практически одним движением. — Я
должен верить, — прошептал он.
Несколько секунд тишина нарушалась только доносящимся
снаружи холодным хрустом.
— Что-то заставило тебя усомниться? — спросил я наконец.
— Усомниться?.. Нет. Но лишило спокойствия. Ты не
возражаешь, если я расскажу?
— Конечно, нет. — Было видно, что он готов раскрыть свою
душу, а я все-таки знаком с понятием «святое», для этого не
обязательно быть верующим.
— Все случилось пять лет тому назад. Для меня это была
первая настоящая работа, для меня и, — он чуть заметно
запнулся, — для моей жены. Мы с ней только что закончили
университет и прошли стажировку, только что поженились. — Пит
говорил спокойно, но это явно стоило ему больших усилий. —
Наши работодатели не были людьми. Ифрианцы, слышал о
таких?
Я задумался. Миры, живые существа, разумные расы —
всего этого невообразимо много даже в том крохотном уголке
крохотной галактики, который мы успели чуть-чуть исследовать.
— Ифрианцы… ифрианцы… подожди. Это которые летают?
— Да. Одно из самых потрясающих зрелищ, какие есть в
Божьем мире. Ифрианцы, само собой, значительно легче людей,
в зрелом возрасте они весят килограммов двадцать пять—
тридцать, но размах их крыльев достигает шести метров, и, когда
такой гигант взмывает к небу, весь золотой в сиянии солнца, или
со свистом и грохотом обрушивается вниз…
— Подожди, — перебил его я. — Насколько я помню, Ифри
— террестроидная[5] планета?
— Да, в значительной степени. Поменьше Земли и посуше,
плотность атмосферы тоже чуть поменьше — примерно как на
нашем Энее, они и расположены, кстати, не очень далеко друг от
друга — по космическим меркам. Жить там можно без всякой
особой защиты, биохимия тоже вполне аналогичная нашей.
— Какого же черта тогда эти существа такие здоровенные?
Невероятная нагрузка, если мощность обеспечивается
исключительно окислением клеточной ткани. Не понимаю, как
они могут летать?
— У них есть дополнительные органы дыхания. — Пит
улыбнулся, но как-то безрадостно, одними губами. — Внешне
они выглядят как жаберные щели, по три штуки на каждом
боку, — под крыльями, а по принципу действия — нечто вроде
кузнечных мехов, накачиваемых летательными мышцами. Во
время полета дополнительный кислород поступает прямо в
кровь. Биологическая форсажная система.
— Ну, чтоб меня… ладно, замнем для ясности. — Я слегка
задумался, восхищаясь необыкновенной — по ее обыкновению
— изобретательностью природы. — М-м-м… но если эти летуны
с такой скоростью расходуют энергию, то и аппетиты их должны
быть соответствующими.
— Правильно. Ифрианцы — плотоядные. Многие из них все
еще живут охотой, а развитые культуры основываются на
скотоводстве. И в том и в другом случае для поддержания жизни
одного ифрианца нужна уйма мяса, уйма квадратных
километров. В результате у них очень развит территориальный
инстинкт. Живут они мелкими общинами — отдельными семьями,
либо родами — и без лишнего раздумья атакуют, причем самым
серьезным образом, любого незваного гостя, если он не покинет
их землю по первому же требованию.
— И при всем при этом настолько цивилизованы, что даже
нанимают людей для помощи в исследовании космоса?
— У-гу. Не забывай, что они летают и потому легко
связываются друг с другом, им не нужно для этого тесниться в
городах. У них есть несколько городов, по большей части это
горнодобывающие и промышленные центры, но живут там
исключительно рабы с подрезанными крыльями. Рад сказать, что
эти учреждения уже отмирают — с появлением современной
техники.
— Которую они покупают? — наугад предположил я.
— Да, — кивнул Пит. — Во времена первой Великой
Разведки, когда обнаружили Ифри, наиболее развитую культуру
планеты можно было сравнить с уровнем железного века,
промышленная революция еще не наступила, однако у
ифрианцев было достаточное количество тонких мыслителей,
они обладали высокоразвитой философией. — Он помолчал. —
Это очень важно для моего рассказа, что ифрианцы, во всяком
случае — чоты, говорящие на языке планха, совсем не варвары,
они вышли из этой стадии много веков назад. У них были свои
Сократы и Аристотели, Конфуции и Галилеи, у них были свои
пророки и духовные вожди. — Он опять смолк. — Они сразу
поняли, как много значит визит земных гостей, и постарались
привлечь на свою планету торговцев и учителей. Накопив
определенные капиталы, они начали посылать наиболее
способных своих детей на чужие планеты. В нашем университете
тоже училось несколько ифрианцев, почему мне и предложили
эту работу. К тому времени у них уже было несколько кораблей
со своими экипажами. Однако ифрианцы с технической
подготовкой оставались еще большой редкостью, а в некоторых
областях знания у них вообще не было специалистов. Поэтому
они нанимали людей.
Потом Пит начал описывать мне типичного ифрианца:
оперение (за исключением хохолка на голове), как у золотого
орла, ну, может, чуть посложнее, и в то же время — не птица.
Вместо клюва — тупая морда с острыми клыками, выше — два
огромных глаза. Женщины рожают живое потомство. Что-либо,
подобное кормлению грудью, отсутствует, однако детеныши все
равно имеют губы, с помощью которых они высасывают сок из
мяса и фруктов. Губы сохраняются и во взрослом возрасте,
поэтому речь ифрианцев не так уж отлична от человеческой.
Процесс эволюции превратил их ноги в некое подобие рук, на
каждой из которых по пяти когтистых пальцев, причем
«больших», способных вставать перпендикулярно кисти, — два,
по краям. По земле ифрианцы передвигаются на лапах,
растущих из «локтей» сложенных крыльев. Тут они и
медлительны, и неуклюжи, но в полете…
— В полете они живут с интенсивностью, на которую мы
просто не способны, — вздохнул Пит. Его глаза блуждали по
дрожащим над головой полотнищам северного сияния. — А как
же иначе? Скорость обмена веществ, беспредельные просторы
вокруг, стремительный полет, сотни ветров, обдувающих их со
всех сторон… Именно поэтому я и решил, что они — а в
частности, Энэрриан — верят с остротой, страстью, о которых
мне нет смысла и мечтать. Я увидел, как он и все остальные
танцуют высоко в небе — кружатся, скользят, парят; как солнце

[djjaz63]

расплавленным золотом горит на их перьях. Я спросил, что Это
они делают, и мне сказали — славят Господа.
— Во всяком случае, — снова вздохнул он, — именно так
перевел я слова, сказанные ифрианцем, не знаю уж, точно или
нет. Мы с Ольгой прошли ускоренный курс планха, а наши
ифрианские сотрудники знали английский, но ни их, ни наше
владение чужим языком не было идеальным. Да и не могло
быть. Миллиарды лет раздельного существования, развития,
истории — чудо, что мы вообще могли друг друга понимать. Как
бы там ни было, Энэрриана можно смело назвать религиозным
— ничуть не в меньшей степени, чем, например, меня. А вообще,
их религиозность примерно такая же, как и у людей. У одних вера
глубокая, у других — нет, есть среди них и свои агностики, и свои
атеисты. В нашей группе было даже двое язычников,
отправлявших кровавые ритуалы Старой Веры. А если говорить
о людях, то Ольга, например… — пальцы, сжимавшие рюмку с
коньяком, напряглись, — пыталась, ради меня, поверить так же,
как я, но не сумела.
Ладно. Новая Вера интересовала меня гораздо больше.
Новой эта вера являлась только по названию, она была только в
два раза младше христианства, даже меньше, чем в два. Я
надеялся получить возможность изучить ее, задать вопросы,
сравнить основные идеи. Я не знал об этой вере практически
ничего — только что она монотеистична, имеет таинства и
теологию, что в ней нет института священнослужителей и что она
поддерживает высокие этические и моральные нормы — по
ифрианским, разумеется, понятиям. Трудно ожидать, чтобы раса
сугубо плотоядная, имеющая цикл течки, не способная не то что
создать нации и правительства, но даже и понять, что это такое,
трудно ожидать, чтобы такая раса сильно напоминала христиан.
Господь дал им иную благую весть. Вот я и хотел знать — какую,
что-то могло оказаться полезным и для нас.
Он снова сделал паузу.
— В конце концов… вера, вера с давней традицией… и не
статическая, а ищущая, имеющая своих пророков и святых… я
думал, они знают, что Господь — это любовь. Только вот какую
форму принимает любовь Господа в представлении ифрианцев?
Пит выпил. Я последовал его примеру и только потом
осторожно спросил:
— Э-э… а где работала эта экспедиция?
— Да есть одна система в восьмидесяти световых годах от
Ифри. Поисковая команда обнаружила там террестроидную
планету. Никакого названия придумывать не стали — оставили
это занятие будущим колонистам, может, людям, может,
ифрианцам, а может, и тем и другим сразу, если природные
условия окажутся подходящими.
К слову, мир этот — наша группа называла его между собой
Грей, в честь старого капитана — мир этот казался очень
перспективным. Размер — что-то среднее между Землей и Ифри,
тяготение — ноль восемь земного, лучистой энергии получает
чуть побольше, чем Земля, от центрального светила, которое
чуть поярче, чем Солнце, в результате климат немного теплее.
Наклон оси — ас ним и сезонные вариации — несколько меньше,
чем у Земли, год — около трех четвертей земного, сутки раза в
два короче; есть одна маленькая, но яркая — из-за низкой
орбиты — луна; биохимия в точности как наша, мы могли есть
местные продукты, хотя для сбалансированности рациона нужно
было добавлять и привозные. Одним словом — идеал.
— Только малость далековато, — заметил я, — чтобы
привлечь в те дни землян. Да и ифрианцы, судя по твоим словам,
вряд ли были способны быстро там поселиться.
— Мыслят с перспективой, — пожал плечами Пит. — Кроме
того — научное любопытство. И авантюрный дух у них
значительно сильнее, чем у землян, в частности у тех землян,
которых они наняли. Ты и представить себе не можешь, что это
за счастье — быть молодым и работать в такой команде!
Ему не было еще и тридцати, но шутить на эту тему почему-
то не хотелось.
— Так вот, — Пит стряхнул с себя секундное оцепенение. —
Мы хотели удостовериться. Планетология, экология, химия,
океанография, метеорология — все это прекрасно, но только
всегда возникают миллионы самых неожиданных загадок и
проблем, и во всех них надо разобраться. Нужно было выявить
возможные ловушки этой планеты — каковы бы они ни были.
Сначала все представлялось ясным и безоблачным, как
улыбка Девы Марии в первое Рождественское утро. Мы
высадились — нельзя было задерживать корабль на
околопланетной орбите, у него имелись другие дела — и
организовали базу на самом обширном из континентов. В самом
скором времени вся наша сотня с лишком разбрелась по шарику,
исследуя, кому что поручено. Мы с Ольгой попали в группу,
работавшую на южном побережье, рядом с заливом, который
буквально кишел всякой живностью. Там проходило мощное
морское течение, от залива оно шло на восток, дальше
натыкалось на архипелаг, который отклонял его к северу. Делая
облеты океана, мы обнаружили огромные, в полном смысле
слова огромные скопления — да что там, настоящие плавучие
острова — туго переплетенной растительности, на которых
паслись чудовищные морские твари. Не возникало сомнений, что
имеются там и животные помельче.
Нужно было посмотреть поближе. Флиттер, единственный
наш летательный аппарат, плохо подходил для этой цели, да к
тому же он был нарасхват. Но у нас были морские катеры, вот мы
и отправились на одном из них. В команду вошли Энэрриан, его
жена Вхэл, их взрослые дети Руса и Аррах, моя красавица Ольга
и я. Мы собирались достичь ближайшей травяной Атлантиды —
так назвала эти острова Ольга — за три-четыре дня, поработать
там с неделю и — назад. Каникулы, отдых, пикник.
Он опрокинул содержимое рюмки в рот и потянулся за
бутылкой.
— И нарвались на неприятности, — предположил я.
— Нет. — Плотно сжатые губы скривило что-то вроде
улыбки. — Скорее неприятность нарвалась на нас. Ураган.
Совершенно неожиданный — мы почти не знали этого мира.
Высокая солнечная радиация и в особенности быстрое
вращение планеты делали тамошний шторм страшнее любого
земного. Нам оставалось только уходить от него — и молиться.
Я, во всяком случае, молился, думаю, что Энэрриан — тоже.
Ветер выл, кричал, завывал, сбивал с ног, десятками
ледяных ножей рвал тело. Грохотали волны — черные, зеленые,
усеянные белыми клочьями пены, затем облачная муть скрыла
солнце, и все цвета потускнели. Иногда вздымался и крепостной
стеной нависал над крошечным корабликом особенно
чудовищный вал — вроде земного девятого. Катер соскальзывал
в провал между волнами, затем взлетал на гребень, снова падал
вниз. Взбитые бешеным ветром брызги воды — обжигающе-
холодные, горькие — густым туманом окутывали палубу.
— Уцелеем, если удержимся носом к волне, — сказал
Энэрриан, когда налетел первый шквал. — Катер крепкий,
аккумуляторы заряжены достаточно. Не подставлять борт под
волну — и все будет в порядке.
Но теперь их несло течение, они попали как раз в то место,
где могучий океанский поток достигал крайнего острова
архипелага; он бурлил, пенился, закручивался десятками
водоворотов. Бешенство сталкивающихся потоков воды
усиливалось с каждой секундой, они сбивали катер с курса,
разворачивали его и в конце концов поставили боком. Теперь
ревущие волны перекатывались через палубу; словно огромный
колокол, гудел под их ударами корпус.
Свободные от вахты, Пит, Ольга и Вхэл находились в кабине,
тщетно пытаясь отдохнуть. Ифрианка вцепилась всеми четырьмя
конечностями в свое спальное место — обтянутую сеткой
раму, — крепко держалась и не произносила ни слова. В тусклом
свете единственной флюоресцентной лампы, вделанной в
потолок каюты, огромными топазами мерцали ее глаза. Они
словно не видели окружающую тесноту; на что они смотрели —
Бог знает.
Люди привязались линем к одной из нижних коек, они
обнялись, помогая друг другу противостоять качке и броскам
корабля, грозившим разбить их о переборки. Белокурые волосы
Ольги, лежавшие на плече Пита, были последним светлым
пятном во всей его Вселенной.
— Я люблю тебя, — снова и снова повторяла она среди
громовых ударов волн и завывания бури. — Что бы ни случилось
дальше, я люблю тебя, Пит, и благодарна за все, что ты мне дал.
— И я тебя люблю, — отвечал он.
«И Тебя я люблю, — думал он, — но ведь Ты не возьмешь ее
к себе, не возьмешь прямо сейчас, правда? Меня — бери, если
будет на то Твоя воля. Но не Ольгу, без нее в Твоем творении
останется слишком мало света».
Дверь каюты распахнулась.
— Все наверх! — Высокий, свистящий голос ифрианца был
еле различим сквозь грохот бури.
Вхэл выбралась на палубу сразу, Берги — как только надели
спасательные жилеты. Антигравы остались на базе, а вместе с
ними и способность лететь — не дай Бог свалиться за борт.
Ревущий ветер сбивал с ног. Едва различимые во мраке Руса и
Аррах пытались справиться с румпелем. Перед Питом выросла
фигура Энэрриана.
— Смотри, — сказал капитан, указывая куда-то вдаль.
Пит, не обладавший, в отличие от ифрианцев, третьим
веком, прикрыл глаза рукой и вгляделся. Впереди виднелась
белая пенная стена, за ней вздымалось что-то, черное даже на
фоне ночного неба. Уши различали шум прибоя.
— Нас несет, — крикнул Энэрриан, пытаясь перекрыть грохот
и вой. — И ветер, и течение, а нам не хватает мощности. Похоже,
разобьемся. Будьте готовы.
Рука Ольги испуганно метнулась ко рту. Она прижалась к
Питу и что-то прошептала, скорее всего — «Нет, нет!» Затем
Ольга выпрямилась, бросилась в каюту и начала собирать,
держась за переборку, самые нужные из сложенных там вещей.
Пит почувствовал, что сейчас он любит ее даже сильнее, чем
когда-либо прежде.
Его охватило полное спокойствие, такое же, как и всех
остальных. Ни у кого просто не было времени, чтобы бояться. Он
тоже взялся за дело. Ифрианцы могут унести сколько-то
оборудования и припасов, но совсем немного, особенно в таких
условиях. Основной груз пришелся на долю людей — их удержат
на воде спасательные жилеты. Все отобранное Пит и Ольга
накрепко привязали к себе.
Когда они снова вышли на палубу, катер был уже на
мелководье. Энэрриан послал людей к рулю; его жена, сын и
дочь раскинули крылья и стали вокруг, стараясь организовать
хоть какую защиту от ветра. Стояли они на руках, намертво
вцепившись ими в поручни. Сам капитан выбрал своим
наблюдательным пунктом крышу каюты; Берги едва разбирали
обрывки выкрикиваемых им команд:
— Право на борт! Еще правее!
Слева в воздух взлетали фонтаны брызг — волны
разбивались о невидимые в темноте камни. Пенные столбы
скользнули мимо, исчезли во мгле.
— Два румба на штирборт — так держать!
Нос катера проскользнул между двух скал. И вдруг впереди
мелькнул узкий проход, рассекавший крутой, высокий берег. Путь
в лагуну, к безопасности? По обеим сторонам этих врат спасения
бесился прибой.
Пройти не удалось. Кораблик ударился о камни, Ольга и
Аррах свалились на палубу. Попытка дать полный назад ни к
чему не привела, палуба накренилась, одна за другой через нее
перекатывалась ревущие волны.
Пит оказался в воде. Она подхватила его, потащила вниз, к
усеянному острыми камнями дну. «В руки Твои отдаю себя,
Господи, — думал он, — но только пощади Ольгу, пожалуйста,
пожалуйста», — и море выкинуло его на поверхность, позволило
сделать один отчаянный глоток воздуха.
Барахтаясь в непроглядной темноте, Пит пытался
сообразить, как двигаются валы прибоя, что нужно сейчас
делать. Если удастся удержаться на гребне, можно и спастись…
трудно, но можно. И вот он на плечах несущегося гиганта; плечи
эти вздымаются все выше и выше, увлекают его вперед с
неимоверной скоростью… Пит увидел впереди риф и понял, что
сейчас в него врежется, и понял, что погиб.
В его спасательный жилет вцепились когти. Оглушительно
хлопали крылья. Ифрианец не мог поднять человека, однако
сумел оттащить его в сторону — совсем не далеко, но и этого
хватило, чтобы Пит миновал скалу, о которую должны были
раздробиться его кости, проскользнул в царивший за ней
бешеный, удушающий, но — спасительный хаос прибоя.
Ифрианец не успел отпустить его вовремя. Пита резко потянуло
ко дну, но он успел увидеть, как золотые крылья тоже уходят под
воду. Больше они не появились.
А Пит плыл и плыл, вперед и вперед, плыл бесконечно, как
ему казалось, долго.
Теперь вода вокруг была беспокойной — но не более того;
слева и справа темнели кручи, впереди виднелся пологий берег.
Пит вгляделся назад, в гремящую мглу, но не увидел ничего.
— Ольга, — прохрипел он. — Ольга, Ольга.
Мелькнули крылья, угольно-черные на фоне темного ночного
неба.
— Выбирайся на берег, а то унесет придонным течением, —
крикнул Энэрриан и полетел дальше, видимо, на поиски.
Пит выбрался на жесткий, шершавый песок, упал и наконец
разрешил себе потерять сознание.
Очнувшись — очень не скоро, — он увидел рядом с собой
Русу и Вхэл, Энэрриан стоял чуть поодаль. Капитан выбирал
пропущенный вокруг древесного ствола линь. Ольга была жива,
но двигаться самостоятельно уже не могла, завязанная под
мышками петля подтягивала ее к берегу.
Наступил хмурый рассвет; теперь дикая ночная буря чуть
стихла, превратилась в некое подобие обычного урагана. Ветер
продолжал угрожающе выть, пушечные выстрелы прибоя
продолжали сотрясать островок до самого основания, однако над
лагуной и полоской пляжа стояло относительное затишье —
помогали окружавшие их высокие скалы. Пит и Ольга сидели,
тесно прижавшись друг к другу и закутавшись одним на двоих
плащом. Энэрриан разбирал спасенные припасы. Вхэл
«присела» на задние выступы своих крыльев и неотрывно
смотрела в морскую даль. Влага, поблескивающая на ее
седеющих перьях, напоминала слезы.
Приземлился вернувшийся со стороны прибрежных рифов
Руса.
— Никаких признаков, — голос звучал устало и
безжизненно. — Ни катера, ни Аррах.
Плохо соображавший, какой-то окостеневший мозг Пита все-
таки отметил последовательность этих слов. И все же… Он
повернулся к родителям и брату Аррах, веселой, очаровательной
девушки, которая так любила петь при лунном свете.

[djjaz63]

— Не знаю, как и передать… — начал он и тут же осознал,
что действительно не знает подходящих слов на планха;
пришлось перейти на английский. — Не знаю, как и передать
наше сочувствие вашему горю.
— В этом нет необходимости, — сказал Руса.
— Она погибла, спасая меня!
— И то, что вы несли, то, в чем мы отчаянно нуждаемся. — К
Ру се вернулось какое-то подобие энергии. — Да, у нашей
девочки была смертная гордость.
Потом Пит захочет понять слова Русы и познакомиться с
этим новым для себя ифрианским понятием. «Отвага» —
перевод слишком слабый и примитивный. У древних японцев
были более подходящие слова, но и они не передавали всей
глубины выражения «смертная гордость».
— Вы не видели, что она делала, оказавшись в воде? —
спросила Вхэл, глядя на него своими желтыми ястребиными
глазами. Слишком слабо знакомый с этим народом, Пит не смог
понять, что звучало в ее голосе; он подумал, что любовь.
Сексуальная мотивация у ифрианцев слабее, чем у людей, —
они подвержены сезонным течкам; это Пит знал, но вполне
возможно, что этот народ дорожит своими детьми даже больше,
чем люди. Ведь дети — сильнейшая из связей, скрепляющих
мужчину и женщину, в них вся жизнь.
— Н-нет, я… Боюсь, что нет, — ответил он, запинаясь.
— Она сражалась хорошо, не сомневайся. — Рука Энэрри-
ана на мгновение коснулась спины Вхэл. — Она воздала Господу
честь. (Славу? Хвалу? Почитание? Должное?)
«Неужели он хочет сказать, что, утопая, Аррах молилась,
исповедовалась?» Вопрос, возникший в осоловелой голове Пита,
заставил его пробормотать:
— Теперь она на небесах.
И снова пришлось обращаться к английскому языку.
— Что вы говорите? — пораженно взглянул на него
Энэрриан. — Она умерла.
— Да, но ее… дух…
— Мы будем гордиться, вспоминая ее дух. — Энэрриан
вернулся к прерванной работе.
— Так, значит, вы не верите, — пришла на помощь Питу
Ольга, — что после телесной смерти дух остается жить?
— Каким образом? — резко спросил Энэрриан. — И чего бы
ради?
Его поза, движения, даже положение перьев словно
говорили: «И оставьте меня в покое».
«Ну что ж, — думал Пит, — очень многие религии, в том
числе и весьма высокие, даже некоторые секты, называющие
себя христианскими, отрицают бессмертие души. Как жаль
мне тех моих друзей, которые не знают, что вновь
встретятся с утраченными близкими.
Не знают — и все равно встретятся. Разве может быть,
чтобы Бог, из беспредельной своей доброты, из желания
поделиться своим бытием сотворивший все сущее, лепил души
для того только, чтобы затем разбивать их и выбрасывать?
Ладно. Сейчас главное — сохранить Ольгу в живых,
удержать ее душу в этом любимом мной теле».
— Могу я чем-нибудь помочь?
— Да, — сказал Энэрриан. — Проверьте нашу аптечку.
Благодаря герметичной упаковке аптечка осталась
неповрежденной. Лекарств для людей — стимуляторов,
транквилизаторов, антитоксинов, коагулянтов, обезболивающих,
средств, ускоряющих заживление ран, и анестезирующих средств
— было в нем гораздо больше, чем лекарств для ифрианцев, и
это естественно. Для недавно открытой расы просто не успели
еще разработать обширную, научно обоснованную фармакопею.
Правда, некоторые препараты, а также хирургическое и часть
лабораторного оборудования годились как для тех, так и для
других. Пит раздал всем таблетки, снимавшие боль от ушибов и
ссадин, а также облегчавшие деревянную усталость
перетруженных мышц. Тем временем Руса собирал дрова, Вхэл
разжигала костер, а Ольга занялась приготовлением завтрака. У
них было значительное количество продуктов, в основном —
сушеных, а также посуда для готовки, орудия, вроде топорика и
ножей, веревка, ткань, фонарики, два бластера и к ним — уйма
запасных аккумуляторов. Одним словом — все для выживания.
— Но нет главного, — сказал Энэрриан. — Переносной
передатчик утонул вместе с Аррах. Во время бури в эфире было
не пробиться, а теперь катер на дне, вместе с ним и главный
передатчик. А с воздуха нас почти и не заметишь — металла
очень мало, детекторы не среагируют.
— Нас обязательно будут искать, — убежденно сказала
Ольга. — Как только немного стихнет. — Пит почувствовал на
своей руке тепло ее ладони.
— Это — если флиттер уцелел, в чем я сильно
сомневаюсь, — покачал головой Энэрриан. — Лагерь должен
был попасть под ураган. Укрытие для флиттера еще не
построили, а когда поднялся ветер, населению лагеря некогда
было заниматься машиной, — самим бы спастись. Так что,
скорее всего, эта скорлупка перевернулась и разбилась
вдребезги. Если я прав, им придется посылать запрос на новый
летательный аппарат, и кто знает — как быстро удастся его
доставить. Кроме того, мы находимся в неизвестной точке
огромного пространства, а у экспедиции нет ни времени, ни
людей для бесконечных поисков. Да, они будут нас искать, но
если не найдут к какой-то там установленной заранее дате… —
по перьям, покрывавшим его лицо и шею, пробежала морщина,
нечто вроде волны. Человек в таком случае пожал бы плечами.
— Ну и… ну и что же нам делать? — спросила Ольга.
— Устроим какой-либо крупный, явно искусственного
происхождения знак, либо соберем кучи топлива для сигнальных
костров — все это на случай, если флиттер пролетит достаточно
близко; нужно подумать, какой из вариантов практичнее. Если из
этого ничего не получится — будем строить плот.
— Либо переделаем спасательный жилет, чтобы он подходил
мне, — предложил Руса. — Тогда я попробую долететь до
материка.
— Да, — кивнул Энэрриан, — нужно обдумать все
возможности. Но сперва — отдохнем, по-настоящему.
Ифрианцы уснули быстро; идолы какого-то неведомого
народа — вот что напоминали эти неподвижные фигуры,
сидевшие на отростках сложенных крыльев. Несмотря на
усталость, Пит с Ольгой чувствовали какое-то возбуждение и
решили перед сном прогуляться.
За скалами, окружавшими пляж, земля постепенно
поднималась к вершине, удаленной от места высадки километра
на три. Совсем крохотный, подумал об острове Пит. Если
вершина расположена в центре. И ничего похожего на приличное
укрытие. Упругий ковер каких-то ярко-зеленых, похожих на мох
растений; ветер гнет и швыряет из стороны в сторону сучья
немногих, растущих поодиночке деревьев. Пит обратил
внимание на одно из них, стоявшее неподалеку, посреди
обширной каменной осыпи. Стройный коричневый ствол, бешено
мечутся на ветру тонкие ветки с плотными, словно жестяными,
листьями и роскошными цветами. Цветы — это, конечно, мило,
очень мило, но вот кормиться здесь будет нечем; Пит не возлагал
особых надежд и на океан — кто его знает, что за твари водятся
на этой планете, на Грее, вместо рыб и как их ловить.
— Странно все-таки, — пробормотала Ольга.
— А? — очнулся Пит.
— Я про них. — Ольга указала через плечо на неподвижные
фигуры ифрианцев. — Как они восприняли смерть бедной Аррах.
— Знаешь, нельзя все-таки подходить к ним с нашими
мерками. Возможно, они вообще ощущают горе не так остро, как
мы, а возможно, их обычаи требуют сдержанности. — Пит
взглянул на нее и больше не отвел глаз. — Правду говоря, я и
сам не способен сейчас толком скорбеть. Я так боялся тебя
потерять.
— А я тебя… Пит, Пит, единственный мой…
Они нашли укромное место и занялись любовью; Пит не
видел в этом ничего дурного — разве есть в этой жизни лучший
способ приблизиться к Богу, к этому вечному чуду?
Потом Пит и Ольга вернулись к своим товарищам и уснули,
чтобы проснуться через несколько часов от хлопанья крыльев;
поднявшись на ноги, они увидели взлетающих ифрианцев.
Ветер выл по-прежнему громко, но теперь он дул ровнее, без
резких порывов и вихрей. По безмятежно-синему небу неслись
немногие последние облака, золотые и оранжевые, в лучах
закатного солнца. Лагуна отливала пурпуром, трава словно
горела ярким зеленым огнем. За день она прогрелась, и теперь к
соленому дыханию океана примешивались густые пряные
ароматы растительности, цветов.
Но прекраснее всего был небесный танец. Энэрриан, Вхэл и
Руса кружили, парили, бросались вниз и вновь взмывали,
огромные крылья горели расплавленным золотом. Они пели, и
ветер доносил до людей смятые обрывки слов: «Высоко парил
твой дух, на многих ветрах… вечная память…»
— Что это? — еле слышно выдохнула Ольга.
— Ну, наверное, они… — и тут Пит понял. — Это панихида
по Аррах.
Он опустился на колени и вознес молитву за упокой души
крылатой девушки, не переставая сомневаться, нужен ли ей этот
покой — ей, дочери неба. И, не отводя глаз от ее сородичей.
Энэрриан издал громкий боевой клич и бросился вниз. С
ошеломляющей скоростью он проскользнул над той самой
каменной осыпью. У Пита перехватило дыхание, на мгновение
ему показалось, что ифрианец неминуемо разобьется, но тот
успел затормозить и победно устремился в небо.
Но тут его хлестнула подхваченная порывом ветра ветка
стоявшего на осыпи дерева, бритвенно-острые листья начисто
срезали левое крыло. Хлынула кровь — у ифрианцев она ярко-
алая; каким-то чудом сумевший развернуться Энэрриан
приземлился на вершине осыпи, в месте, до которого чуть-чуть
не доставали страшные ветки ланцетного — так назвали его
потом — дерева.
Аптечка была под рукой; через мгновение Пит уже несся по
каменистому склону вверх. Ольга коротко вскрикнула и
бросилась следом. Добравшись до Энэрриана, они застали
рядом с ним Вхэл и Русу, те вырывали у себя перья, стараясь
прикрыть ими рану.
Вечер, ночь, день, вечер, ночь.
Энэрриан сидел у костра. В слабом, неверном свете его
фигура то вырисовывалась на фоне непроглядной тьмы, то
совсем — за исключением огромных, немигающих топазовых
глаз — исчезала. Жена и сын не оставляли его ни на минуту.
Стимуляторы, антикоагулянты и кровезаменитель сделали свое
дело, искалеченный ифрианец мог уже говорить, правда — тихо,
хрипло. Повязка на ране буквально сверкала белизной.
Импровизированный лагерь расположился на дальнем краю
острова, в лощине, густо поросшей низким красновато-
коричневым кустарником. От кустов шел отвратительный запах,
особенно нестерпимый в субтропической духоте, колючие ветки
цеплялись за ноги, рвали одежду, однако другого, столь же
укрытого от ветра места на острове не было, а на открытом
пляже Энэрриан (его принесли в лощину на самодельных
носилках) вряд ли пережил бы новую бурю.
Берги сидели по другую сторону костра, тесно прижавшись
друг к другу. Желтые, отсвечивающие в темноте глаза нашли их
сквозь пелену дыма.
— Я читал, что ваш народ умеет заново выращивать
утраченные части тела.
Слова Энэрриана прозвучали в почти полной тишине,
нарушаемой только еле слышным шорохом прибоя.
Пит молчал. Он пытался ответить, но не мог, не хватало
смелости. На помощь пришла Ольга.
— Мы умеем, но только у себя. Ни у кого другого. — Она
уронила голову Питу на грудь и заплакала.
Да, что ж тут поделаешь, расшифровка генетического кода —
дело долгое и кропотливое, к тому же нужно очень много работы,
чтобы заставить молекулы наследственности повторить работу,
уже сделанную ими однажды. У науки еще не было времени на
другие расы. А на все — и никогда не будет, слишком уж их
много.
— Так я и думал, — кивнул Энэрриан. — А хорошие протезы
— их тоже нескоро научатся делать. Так что мне осталось жить
год-другой; ифрианец, лишенный возможности летать, быстро
заболевает.
— Антигравы… — неуверенно начал Пит. И почти физически,
как удар, ощутил презрение, мелькнувшее в желтых немигающих
глазах. Крылатому — летать с помощью мертвого бездушного
металла?
За всю историю высокомерных, яростно-свободолюбивых
ифрианцев не было ни одного восстания рабов — и
неудивительно, ведь рабы эти почти лишены жизненных сил.
Если вы — мужчина, представьте себя кастрированным.
Энэрриан может махать единственным своим крылом и культей
второго, насыщать свою кровь кислородом, но куда ему деть
избыточную энергию? Подобно кислоте, она будет разъедать
тело, затем доберется и до мозга.
Рука Вхэл коротко, всего на какое-то мгновение тронула его
спину.
— Завтра придумайте сигнал, — сказал Энэрриан. — И
начинайте работу. Слишком много времени ушло впустую.
Перед сном Пит отвел Вхэл в сторону.
— Знаете, — прошептал он в душной, оглушительной
тишине, — ему необходим постоянный присмотр. Лекарства
помогли преодолеть шок, но дальше принимать их нельзя, а он
очень слаб.
— Знаю, — сказала ифрианка скорее шорохом перьев, чем
голосом, и добавила, уже громко: — Им займется Ольга. Она не
может передвигаться так свободно, как мы с Русой, и у нее нет
вашей физической силы. Заодно она будет на всех готовить.
— М-м… М-м… — Пит не знал, с чего начать, он уже боялся
этого разговора. — Как вы думаете… ну, я имею в виду вашу
этику, этику Новой Веры, — Энэрриан не может покончить с
собой?
«Неужели, — подумал он, — Господь осудил бы капитана за
такой поступок?»
Глаза Вхэл вспыхнули негодованием, крылья и хвост
расправились, хохолок встопорщился.
— И вы смеете такое о нем? — почти взвизгнула она, но,
увидав испуганное недоумение Пита, стихла и даже издала звук
к-ррр, примерно соответствующий ироническому смешку. — Нет,
нет, у него достанет смертной гордости. Он не может не воздать
Господу честь.
После обследования острова и нескольких экспериментов
решили вырезать на дерне гигантский крест. В сыром виде
здешняя растительность не горела, а валежника едва хватало на
маленький костер, о большом, маячном, и разговор не шел.

[djjaz63]

Лопат не было, растительный ковер оказался толстым и
плотным, работа буквально выматывала. Возвращаясь в лагерь,
Пит, Вхэл и Руса буквально падали от изнеможения и сразу
засыпали. Вставал Пит только после восхода солнца,
проглатывал, не чувствуя вкуса, какую-то пищу и плелся на
работу. Он отощал, оброс бородой, весь пропитался потом и
грязью. Мысли ворочались в голове тупо, устало, каждая клетка
перетруженного тела болезненно ныла.
Поэтому он не замечал, как потускнела и осунулась Ольга.
Порученный ее заботам, Энэрриан поправлялся. Она
занималась своими — относительно легкими — делами и
стеснялась жаловаться на головную боль, головокружение, понос
и тошноту, считая, что во всем виноват перенесенный шок, плюс
недостаточное и плохо сбалансированное питание, плюс жара и
духота, плюс… Она считала, что выдержит.
Дни были слишком коротки для работы, ночи — слишком
коротки для отдыха. Пита постоянно одолевало одно и то же
ужасное видение — флиттер появляется и исчезает за
горизонтом, прежде чем ифрианцы успевают привлечь к себе
внимание. Тогда придется посылать за помощью Русу. Но такой
полет — дело долгое, опасное и ненадежное, к тому же лагерь на
берегу залива был временным, в любой момент его могли
свернуть.
Другая мысль, часто посещавшая Пита, — что бы делали
они с Ольгой, оставшись на Грее вдвоем? Даже в теперешнем
своем отупелом состоянии он понимал безнадежность такого
варианта. Взять хотя бы элементарнейший факт — здесь
отсутствовали некоторые из витаминов…
Примерно через земную неделю после памятного урагана
Пит услышал ночью свое имя; он медленно, мучительно выплыл
из пучин сна. Ольга лежала рядом. В небе стояла почти полная
луна, более яркая и быстрая в своем движении, чем Луна
земная. Ее сияние затмевало почти все звезды, призрачным
инеем падало на кусты. И безжалостно вырисовывало запавшие
щеки его жены, полные боли глаза. Ольгу била дрожь, Пит
услышал, как стучат ее зубы.
— Мне холодно, родной, — прохрипел в душной тишине
субтропической ночи с трудом узнаваемый голос. — Мне
холодно.
Затем Ольгу вытошнило, прямо Питу на грудь, и она впала в
горячечный бред.
Ифрианцы помогали чем могли, Пит давал жене какие-то
лекарства из немногих, имевшихся в аптечке. К восходу
(нестерпимое в своем великолепии зрелище, мешавшее золотые,
розовые и серебристо-голубые тона) стало ясно, что Ольга
умирает.
Пит — а точнее, какой-то механизм, в который превратился
его мозг, — обследовал свое собственное состояние. Да, его
изможденность объясняется не только тяжелой работой, теперь
это стало совершенно ясно. У него тоже случались желудочные
неурядицы, иногда его бил озноб. Никакого сравнения с полным
распадом Ольги, однако явления того же плана. Ифрианцев
болезнь не затронула. Возможно, на людей набросился какой-
нибудь местный микроб, считающий крылатую расу
несъедобной?
Ответ знали спасатели, появившиеся на острове через два
(локальных) дня. Кусты, окружавшие лагерь, широко
распространены по всей планете. Одна из исследовательских
групп заболела в полном составе, после чего они надели
изолирующие костюмы и провели анализ выделенных этим
растением испарений. В них содержалось некое вещество,
практически безвредное для ифрианцев, но при этом —
кумулятивный яд[6] для людей. Первооткрыватели назвали эти
кусты «адская колючка». К несчастью, это сообщение поступило
только после отплытия катера. Пит выжил по случайности — он
целый день работал на открытой местности, в то время как Ольга
постоянно находилась в лощине, среди кустов.
Хмурые, помрачневшие Вхэл и Руса вернулись к работе, но
Пит пошел не с ними, а в другую сторону. Сам не совсем
понимая почему, он нуждался в одиночестве. Только в
одиночестве мог он бросить в небо немой, отчаянный вопль:
«Почему Ты сделал с ней это? Почему Ты это сделал?»
Присмотреть за Ольгой сможет Энэрриан — Энэрриан, которого
Ольга вернула к ненужной ему жизни. Пит сделал жене
успокаивающий укол, быстро прекративший ее мучительные
судороги, невнятное бормотание, скрип зубами. Теперь она будет
спать мирным сном, который плавно перейдет в смерть,
неизбежную — об этом говорили результаты всех анализов —
при отсутствии серьезной медицинской помощи.
Спотыкаясь, он вскарабкался на центральный холм. Со всех
сторон лежало огромное спокойствие лазурью и голубизной
отсвечивающего моря, над головой нависал такой же
безмятежный купол неба. Пит преклонил колени и задал свой
вопрос.
Через час он смог сказать: «Да пребудет воля Твоя» — и
вернуться в лагерь.
Ольга не спала.
— Пит! — закричала она. — Пит! — Мука исказила голос
Ольги до полной неузнаваемости; Пит вообще не узнавал ее в
этом скелете, обтянутом пожелтевшей, покрытой испариной
кожей, не узнавал длинные слипшиеся пряди белесых волос, его
пугали нестерпимый запах и ногти, больно, до крови,
вцепившиеся в его руку.
— Где ты был, прижми меня покрепче, как мне больно,
Господи, как мне больно…
Пит сделал ей еще один укол, но почти без всякого эффекта.
И он снова опустился на колени рядом с ней. Пит не стал
рассказывать мне, что он говорил, как все это было. Через
некоторое время она успокоилась, крепко взяла мужа за руку и
стала ждать конца своих мучений.
Пит сказал только, что, когда Ольга умерла, это было,
словно кто-то задул огонек свечи.
Он уложил ее, закрыл ей глаза, подвязал челюсть, сложил
руки на груди. Механически передвигая непослушные ноги, он
подошел к сооруженному для Энэрриана шалашу. Однокрылый
ифрианец ждал его.
— Она пала? — спокойным голосом спросил он.
Пит молча кивнул.
— Это хорошо, — сказал Энэрриан.
— Нет. — Пит сам не узнал свой, словно издалека
доносящийся, хриплый голос. — Ей не нужно было просыпаться.
Наркотик должен был… Вы что, сделали ей стимулирующий
укол? Вы вернули ее к этим страданиям?
— А как же еще? — спросил Энэрриан, спросил совершенно
спокойно, хотя был без оружия, а его бластер валялся на земле,
у самых ног Пита. «Только не это, — пронеслось в измученном
мозгу, — это только облегчит ему его судьбу».
— Я увидел, что вы ошиблись в дозировке, — видимо, от
усталости. Вы ушли, а я был не способен вас догнать. Она могла
умереть до вашего возвращения.
Питу казалось, что он находится в необъятной пустоте, что
перед ним нет ничего, кроме этих сверкающих глаз.
— Вы хотите сказать, — спотыкаясь, спросил чей-то чужой,
дребезжащий голос, — …хотите сказать… что она… не должна
была?..
Энэрриан подполз ближе — лишившись одного крыла, он мог
только ползать — и взял Пита за руки.
— Мой друг. — В его голосе звучало безмерное
сострадание. — Я слишком чтил вас обоих, чтобы лишить ее
возможности показать свою смертную гордость.
Пит не ощущал, не осознавал ничего, кроме жесткого холода
этих острых когтей.
— Неужели я ошибся? — обеспокоенно спросил
Энэрриан. — Разве вы не хотели, чтобы она вступила в битву с
Богом?
Любая ночь когда-нибудь кончается, даже долгая ночь
Люцифера. К тому времени как Пит завершил свое
повествование, вершины утесов уже зажглись светом
начинавшегося дня.
Смерив взглядом остатки коньяка, я располовинил их по
нашим рюмкам. Придется устроить сегодня выходной.
— Да, — умудренно кивнул я. — Межкультурная семантика.
Движимые наилучшими намерениями, двое существ с разных
планет — да что там планет, зачастую из соседних стран —
считают само собой разумеющимся, что они думают одинаково.
Последствия бывают весьма трагичными.
— Это-то я понял сразу, — сказал Пит. — Мне не
потребовалось прощать Энэрриана — откуда ему знать? Кстати,
он был крайне озадачен, когда я похоронил свою любимую. У
себя на Ифри они сбрасывают их над дикими, ненаселенными
местами с большой высоты. Однако ни одна, ни другая раса не
хочет смотреть, как гниет и разлагается тот, кого знали и любили
раньше, поэтому он сделал все, чтобы мне помочь, все, что было
в его охромевших возможностях.
Он глотком опустошил рюмку, а затем прищурился на злое
ослепительно синее солнце и пробормотал:
— А вот Господа — Его я простить не мог.
— Проблема зла, — с прежней умудренностью поддержал
его я.
— Нет, нет. Последние годы я старательно изучал эти
вопросы — читал теологическую литературу, беседовал со
священниками. Почему Бог, если Он — Бог личный и любящий,
допускает существование зла? На такой вопрос христианство
дает вполне разумный, убедительный ответ. Человек — и вообще
любое разумное существо — должен обладать свободой воли.
Иначе мы превратимся в марионеток, и существование наше
утратит всякий смысл. Свобода воли необходимо включает в
себя способность творить зло. Мы проводим свою жизнь здесь, в
этом мире, чтобы научиться быть благими по собственному
выбору, без принуждения.
— Да, — смутился я, — ляпнул я, конечно, по неграмотности
своей. А все этот коньяк. Нет, твоя логика, конечно же,
безупречна — вне зависимости от того, согласен я с
изначальными предпосылками или нет. Я хотел сказать другое:
проблема боли. Почему всемилостивый Бог допускает ничем не
заслуженные страдания? Если он действительно всемогущ,
ничто его к этому не вынуждает.
Конечно же, я не имею в виду ощущение, заставляющее
отдергивать руку от огня, или что-либо еще в этом роде,
полезное и осмысленное. Но несчастные случайности, уносящие
жизни… либо лишающие разума… — Я тоже допил. — То, что
произошло с Аррах, и с Энэррианом, и с Ольгой, да с Вхэл и с
тобой. То, что происходит, когда начинается эпидемия, или
катастрофы, про которые говорят — на то была воля Божья. Или
медленный распад, пожирающий нас в старости. Все такие
ужасы. И неважно, что наука совладала со многими из них, —
осталось более чем достаточно, а к тому же предки наши должны
были терпеть их все.
Зачем? Почему? Какой цели может это служить? И нет
никакого смысла в заявлениях, что после смерти мы получим
бесценную награду, так что какая разница — приятно здешнее
наше бытие или мучительно. Это ничего не объясняет. Так что,
Пит, именно эта проблема тебя и мучит?
— В некотором роде. — Он кивнул так устало, что могло
показаться — передо мной глубокий старец. — Во всяком случае,
тут начало моей проблемы.
Понимаешь, после этого я почти все время был один, в
окружении ифрианцев. Другие люди мне сочувствовали, но все,
что они могли сказать, я знал и без них. В то же самое время
Новая Вера… ты только не подумай, что я хотел в нее перейти. Я
просто надеялся увидеть вещи с новой стороны, надеялся, что
такой взгляд поможет мне достичь христианского понимания
наших утрат. А Энэрриан был настолько убежден в своих
верованиях, настолько образован…
Мы говорили с ним и говорили, говорили все то время, пока я
восстанавливал силы. И оказалось — он понимает не больше
моего. Нет, он вполне мог найти нашим бедам соответствующее
им место в миропорядке, это было совсем просто. Но тут вдруг
выяснилось, что Новая Вера не имеет удовлетворительного
решения проблемы зла. С ее точки зрения Бог дозволяет
злодейство для того, чтобы мы могли с честью бороться на
стороне добра. Довод слабый, если хоть немного над ним
задуматься, особенно когда он формулируется в системе
понятий плотоядных ифрианцев. Ты согласен?
— Тебе лучше их знать, — вздохнул я. — Судя по всему, ты
намерен сказать, что их религия имеет лучшее решение
проблемы боли, чем наша.
— Так оно, во всяком случае, выглядит. — В его
запинающихся словах мелькнуло что-то вроде отчаяния. — Они
— охотники, точнее — были охотниками до самого последнего
времени. Поэтому и Бог в их представлении — тоже Охотник. Ты
только уясни себе с самого начала, что именно Охотник, а никак
не Мучитель. Он радуется нашему счастью — примерно как нас
радует вид какого-нибудь оленя, резвящегося на травке. Но в
конечном итоге Он обязательно приходит за каждым из нас. Вот
тут и наступает самый гордый момент нашей жизни — когда мы,
зная Его всесилие, вступаем с Ним в борьбу, даем Ему еще раз
подтвердить честь хорошего Охотника.
Он зарабатывает эту честь. Это служит некой высшей цели.
(Той же самой, ради которой мы возносим хвалу Господу? Откуда
мне знать?) А затем мы мертвы, сбиты наземь, от нас остаются
лишь недолговременные воспоминания в мозгу тех, кто избежал
на этот раз смерти. Для этого Бог и создал Вселенную.
— И это — древнее верование, — сказали, — не какое-
нибудь там измышление нескольких психов. Верование, которого
столетиями придерживались миллионы разумных, культурных
существ. С этой верой можно жить, с этой верой можно умирать.
И если она и не разрешает всех парадоксов, она разрешает
некоторые из них — те, на убедительное решение которых не
способно христианство. Вот это и есть твоя дилемма, так?
Он снова кивнул:
— Священники говорят, что я должен отринуть ложную ВеРУ
и признать возможность непостижимого. Ни тот, ни другой совет
не кажется мне верным. А может, я хочу слишком многого?
— Извини, Пит, — сказал я с полной искренностью, понимая,
что могу сделать ему больно. — Только откуда мне знать? Я тоже
заглядывал в эту бездну, но не увидел там ничего. И больше не
смотрел. Ты продолжаешь в нее смотреть. Кто из нас смелее?
— Не знаю, может, ты найдешь какой-либо подходящий стих
в Книге Иова. Не знаю, ничего я не знаю.
Пылающее солнце все выше поднималось над горизонтом.
Перевод с английского А. Пчелинцева