Майский дождик
— Ка-ак неверояятно интереесно. Живой ребенок.
Голубоватый свет погас. Аппарат опустился на брусчатку и мягко закачался на упругих колесиках.
Не убежать ли? — пронеслось в голове у Ластика. Но куда? В пустой ГУМ?
Лучше уж узнать, что всё это означает.
Из брюха летающей тарелки (вернее, летающего пылесоса) вниз опустилась прозрачная кабинка, в
которой сидел — нет, не инопланетянин с какими-нибудь там присосками на голове, а обыкновенный
человек. И если судить по виду, совсем нестрашный: мягкое, чуть одутловатое лицо в мелких
морщинках, желтовато-седоватые волосы до плеч, пухлые руки мирно сложены на груди. Одет
человек был в просторный балахон. В общем, мужчина или женщина — непонятно.
— Я удивлено. Я ужа-асно удивлено, — услышал Ластик, хотя тонкие, бесцветные губы не
шевельнулись. Оно (раз уж существо само говорило про себя в среднем роде, так и будем его
называть) рассматривало «живого ребенка» своими чуть раскосыми полусонными глазами и вроде бы
молчало, но вот голос зазвучал вновь. — Откуда ты взялся, мальчик?
Что было на это сказать? Коротко не объяснишь. А сейчас хотелось не объяснять — задавать
вопросы самому. И вместо ответа Ластик спросил сам, хоть и знал, что это очень невежливо:
— Куда все подевались? И какой сейчас год?
— Поня-ятно. — Существо слегка покивало. — Ты говоришь губами и языком. Спрашиваешь про
год. Значит, ты из прошлого. Хронодыра, да?
Ну конечно! Конечно! Я попал в будущее! — наконец дошло до Ластика.
— Так вы человек из будущего?! — ахнул он.
— Для тебя — да. Ты из какого года?
— Из 7113-го, то есть из 1914-го, то есть из 2006-го, — запутался Ластик и, чтобы не углубляться,
поскорей снова спросил. — Где я? Это Москва или не Москва?
— Это Стеклянная Зона номер 284. Когда-то она называлась Москвой.
— Стеклянная? — упавшим голосом повторил Ластик. — В каком смысле?
— Она окружена защитным стеклянным колпаком. Для лучшей сохранности от биоэлемента и
грязи. СЗ-284 — это памятник Эпохи КВД.
— Какой-какой эпохи?
— Эпохи, Когда Время Двигалось.
Ластик захлопал глазами.
— А теперь оно что, не двигается?
— А теперь не двигается. Теперь всегда двадцатое мая. Рассчитано, что в Северном полушарии в
этот день самая лучшая погода. А в Южном полушарии теперь всегда двадцатое ноября.
Понять это было невозможно, поэтому Ластик не стал и пытаться.
— Скажите, пожалуйста, как вы со мной разговариваете?
— При помощи адресации мысли. Это гораздо удобнее, чем язычно-губно-зубным способом.
— Значит, я могу молчать? — сказал Ластик, а вторую половину вопроса проговаривать не стал —
произнес ее мысленно. — Вы меня и так поймете?
— Конечно.
Так разговаривать, наверное, было удобнее, но без движения губ, без жестов беседа выглядела как-
то дико.
— Можно я лучше буду говорить вслух? Я — Эраст. А вы?
— Магдаитиро Ямададженкинс.
— Очень приятно, — пробормотал Ластик, потрясенный таким именем.
— Кака-ая сенсация, — уныло протянуло существо. — Ребенок из хронодыры. Такого не было с тех
пор, как в СЗ-72 забралась крыса из 1794 года.
Ластик так и не понял, что это было: мысли про себя или реплика, адресованная собеседнику.
— Садись в аппарат. — Белые пальцы потыкали в пульт. — Только сначала я проверю тебя на
биоопасность, нейроагрессивность и радиоактивность.
Магдаитиро прилепило к стеклу кабины какой-то датчик, по дисплею побежали непонятные
значки.
— Интере-есно. Четыре блохи в волосяном покрове. В двенадцатиперстной кишке латентные
бациллы брюшного тифа. В правом легком намечающаяся раковая опухоль, минус восьмая стадия…
У сраженного таким диагнозом Ластика пересохло во рту. Ну, блохи — это спасибо семнадцатому
веку, то-то он там без конца чесался. Но тиф, но раковая опухоль?!
А сонный голос всё бормотал:
— … Негативное излучение от правой лобной доли. Пневмотетралапс. Герпес. Вирусные инфекции
— три, нет, четыре. Настоящий ходячий музей антикварных болезней. Жаль, но придется истребить.
Прежде чем носитель ужасных недугов успел испугаться, из кабины засочилось мерцающее
сияние, окутало Ластика с головы до ног — по телу пробежала дрожь, на лбу выступили капли пота,
но уже через секунду всё закончилось.
Стекло кабины уехало вверх.
— Теперь ты не представляешь опасности, мальчик из хронодыры. Можешь садиться.
— И у меня не будет тифа, рака и этого, как его, пневмо…? — встревоженно спросил Ластик.
— Ты совершенно здоров и никогда больше не заболеешь. У тебя теперь стопроцентная иммунная
защита. А что это за грубая хромкобальтовая конструкция у тебя во рту? Неужели настоящие
брэкеты?
Во взгляде существа мелькнула искра вялого любопытства. Ластик кивнул.
— Кака-ая прелесть. Музейная вещь, настоящий антиквариат. Можешь мне их подарить?
— Я бы с удовольствием, но мне нужно выпрямить зубы…
— Пустяки.
К лицу Ластика протянулся яркий луч, зубам на секунду стало щекотно, а потом металлические
замочки и дужка, тихонько звякнув, сами собой выскользнули изо рта и перепорхнули на ладонь к
Магдаитиро.
Ластик провел пальцем по зубам и ахнул — они стали идеально ровными.
— Спасибо за ценный экспонат. Теперь садись.
Человек из будущего подвинулся на сиденье. Усевшись, Ластик с любопытством завертел головой.
— А что это за машина?
— Пылесос. Я регулярно чищу зону от пыли. Мне нравится за ней ухаживать.
Кабина плавно въехала в чрево летательного аппарата. Оказалось, что его днище, снаружи
казавшееся непроницаемым, совершенно прозрачно.
Движения Ластик не почувствовал — просто мостовая вдруг начала отдаляться, и десять секунд
спустя Красная площадь осталась далеко внизу, а еще через полминуты под ногами развернулся весь
огромный город, перерезанный надвое синей полосой реки.
Сверху Москва казалась живой и дышащей — такой, какой ее помнил Ластик. Он смотрел на
блестящие под солнцем крыши, на шпили высоток, на переплетение магистралей, и по лицу сами
собой текли слезы. Ах, какой это был красивый город! Был…
Снова началось жужжание, и к пылесосу потянулись искрящиеся пыльные смерчи, исчезая в
торчащем из кормы раструбе.
— Ну вот, — сообщило Магдаитиро, — подмели, а теперь сполоснем майским дождиком из
дезинфицирующего раствора. Ты любишь радугу?
Шмыгнув носом, Ластик кивнул.
— Я тоже.
Из безоблачного неба на Москву забрызгал веселый, обильный дождь. Крыши засияли еще пуще,
река, наоборот, потускнела, а справа одна над другой встали три радуги.
— Я мастер устраивать радуги, — похвасталось существо. — Две у меня получаются всегда, но три
— это редкость. Включу-ка трансляцию, чтобы все, кто хочет, могли полюбоваться.
— Так вы тут не один, то есть не одно? — встрепенулся Ластик. — Есть и другие люди?
— Конечно, есть. Наши, — добавил человек из будущего, как будто это слово имело какой-то
особенный смысл.
