Вот тебе и бламанже
Наверху всё было точь-в-точь, как в прошлый раз. Так же скребла где-то метла, так же открылось окно
растамана Фили и завыл противный женский голос, только теперь Ластик лучше разобрал слова:
Ты па-азабыл — и нэт тэбе прошчэнья —
Нешчастный дэнь, когда рассталис мы…
Чтоб попасть в Старосадский переулок, нужно было идти той же самой подворотней, мимо конюшен.
Поколебавшись, Ластик быстрым шагом пошел вперед. Знакомая лошадь в стойле тряхнула
головой, сгоняя со лба ту же самую муху.
Но на сей раз Ластик был настороже и сразу заметил дворника. Тот стоял спиной, прилаживая к
палке растрепавшуюся метлу.
Пришелец из будущего поднялся на цыпочки, чтоб незаметно прокрасться мимо грозного
Рашидки, но не вышло. Буян оглянулся на шорох, и у Ластика внутри всё похолодело. Неужто снова
по двору бегать?
Однако дворник посмотрел на реалиста безо всякой враждебности, только спросил:
— От Логачевых, что ли?
— Угу, — кивнул Ластик и скорей-скорей, от греха подальше, зашагал в сторону улицы Забелина
(интересно, как она в 1914 году называлась?).
Надо же, и улица почти совсем не изменилась. Вон и Владимирская церковь на горке, и
монастырская стена. Правда, мостовая не асфальтовая, а булыжная, и ступать по неровным камням с
непривычки трудновато.
Хотел Ластик сразу повернуть в Старосадский, как велел Ван Дорн, честное слово хотел, но как же
было хоть одним глазком не посмотреть на ужасную Хитровку, о которой столько рассказывал папа?
Там, в лабиринте темных дворов, в гнилых подвалах и бандитских кабаках своя жизнь, свои
порядки. Это особый город внутри города. Живет по своим правилам и законам.
«На одну минуточку, только на одну, а то потом пожалею», — сказал себе реалист Фандорин. И,
конечно, повернул-таки в Малый Ивановский переулок.
Ничего особенно страшного там не увидел, даже обидно стало. Бандиты в хромовых сапогах и
надвинутых на глаза кепках по переулку не разгуливали, воришки с бегающими глазами не шныряли.
В этот утренний час на Хитровке вообще было как-то пусто и сонно.
Дома, конечно, выглядели просто ужас как: стены грязные, стекла повыбиты, а не подметали тут,
наверно, лет сто или двести.
На том же самом углу, где Ластик встретил бомжа Миху, и почти в точно такой же позе сидел
бородатый оборванец, по пояс голый, в одних драных портках. Спит?
Один глаз приоткрылся, мутно оглядел реалиста.
— Крест пропил. Во как, — как бы сам себе удивляясь, сообщил оборванец, и веко снова
опустилось.
А во дворе, кажется, происходило что-то интересное. Там толпились люди, размахивали руками,
кричали. Причем не ссорились, не дрались, а за чем-то наблюдали, наседая друг на друга.
— Наддай, Рыжуха! Не выдавай! — истошно заорал кто-то, и все остальные тоже завопили,
заулюлюкали.
Что это у них там?
Ластик подбежал, запрыгал, пытаясь заглянуть поверх спин — не вышло. Тогда ввинтился в толпу,
стал протискиваться вперед.
Фу, какая гадость!
В большом ящике сцепились две крысы, одна серая, другая рыжеватая.
Со всех сторон неслось:
— Пятак на Рыжуху! Гривенник на Серого!
В большую кружку сыпались монеты. Рядом сидел на корточках безногий инвалид, кивал игрокам
в знак того, что ставка принята.
Ластик попятился назад. Еле протолкался. Поправил ремень, подтянул штаны — и вдруг замер.
Сунул руку в карман — так и есть! Кошелек пропал! Вот она, Хитровка.
Оглянулся на галдящую толпу, но разве сообразишь, кто тут вор? Да если и сообразишь, то что?
Сам виноват, нечего было соваться.
В конце концов, на что ему кошелек? То есть, конечно, имелась у Ластика одна мысль. Пока Эраст
Петрович будет добывать Райское Яблоко, можно было бы сбегать на Почтамт и купить почтовых
марок. Сам-то он марки не собирал, но вот одна уже упоминавшаяся особа с соседней парты
коллекционировала, причем именно старинные. Если ей подарить набор гашеных и негашеных марок
из 1914 года, может, она, наконец, обратит внимание на то, что на свете существует человек по
имени Эраст Фандорин, пускай небольшого роста и с брэкетами на зубах, но не лишенный некоторых
достоинств? Вот на что должны были пойти деньги из украденного кошелька.
Унося ноги из нехорошего квартала, Ластик всё вздыхал по поводу утраты, но потом вспомнил о
спрятанном золотом. Сунул пальцы за пряжку. Ура! Полуимпериал был на месте. Ну, значит, будут и
марки.
В Колпачном переулке было гораздо чище, чем на Хитровке. Мимо ехали коляски, некоторые
очень красивые, сияющие полировкой. Одна из них, с ярко-алыми спицами остановилась. Молодой
мужчина в смешной шляпе с узенькими полями крикнул с козел:
— Чего, барич, зря подметки топчешь? Садись, докачу. Если не дале Лубянки, двугривенный всего.
Лошадь у него была — просто заглядение. В гриву вплетены разноцветные ленты, копыта сверкают
лаком, а сиденье красного бархата.
Ластик поскорей открыл семьдесят восьмую страницу, шепнул: «Двугривенный».
Унибук доложил:
