К востоку от луны

[djjaz63]

Подробнее...

К востоку от луны
© Mike Conner. East of the Moon. F&SF, September 1993.

Ну вот, я пытался молиться, а вы сами знаете, как оно выходит, если не веришь по-настоящему. Я
чувствовал себя так, как, наверное, чувствовал себя Джек из той сказки, где его матушка выкинула
волшебные бобы в окно, — раздраженным. Обиженным. Хорошо хоть вся эта затея с молитвой
принадлежала не мне. Одри Пеннибэйкер — девушка, стоявшая на коленях со мной рядом, была из
тех, что всегда пытаются кого-нибудь обратить. Мы, закрыв глаза, стояли на коленях и изо всех сил
старались молиться. Наконец, оба мы одновременно их открыли. Ее глаза мне нравились —
миндалевидные, светло-зеленые, с короткими густыми ресницами.
— Ты ничего не чувствуешь, так ведь, Джи-Ди? — спросила она.
— Я пытаюсь, Одри. Честно.
Она мягко улыбнулась.
— Давай лучше пойдем погуляем.
— Я могу еще раз попробовать, — сказал я.
— Позже. А теперь сделаем небольшой перерыв.
Одри хорошо знала, что и как тут на «Стелле» и показала мне торговый ряд, где были магазины,
рестораны, почта, цветочный магазин, комнаты для игр и гимнастический зал. Мы спустились вниз,
миновав палубы D, Е, и F и, наконец, вышли на Прогулочную палубу. А там, пройдя через стеклянные
матовые двери, мы оказались в самом сердце корабля.
Это был высокий зал, залитый удивительным зелено-голубым светом, казалось, струящимся
отовсюду. Огромные деревья возносились до кольцевидных перекрытий верхних палуб и встречались
там, наверху, с густым плющом и лианами, свисающими с поперечных балок. Птицы, перекликаясь,
порхали среди ветвей и исчезали в сплетении лоз. Был там и водопад — он разбрасывал веер брызг,
окрашивая перила этой палубы во все цвета радуги. И на самом верху, над скалистым карнизом,
навис молочно-голубой купол.
— Ну разве тут не великолепно? — воскликнула Одри.
— На корабле? Да, роскошно.
— Лучший корабль, который я когда-либо видела.
— Ты много летала?
— Ну конечно же, глупыш! Я путешествую с папой лет с трех, с тех пор, как могла удержать
тамбурин в руках.
Мы подошли к ограждению, на котором была надпись, предупреждающая пассажиров с
электронными медицинскими устройствами, что они находятся в опасной близости от поля корабля.
Одри прошла прямо за ограждение.
— Разве это не опасно? — спросил я, все еще не решаясь идти следом.
— Что не опасно?
— Поле.
Отвечая, Одри обернулась ко мне.
— Ммммм, — сказала она, прикрыв глаза, — я думаю, оно такое ласкающее.
Глядя на то, как она откидывает голову, я и сам захотел, чтобы меня приласкали. Но как только я
последовал за ней, то почувствовал покалывание у основания шеи. А потом услышал громкое
жужжание. То самое жужжание. Я черпал его полной мерой, словно опять был дома, на Дереве, рядом
с Сетью. И почувствовал взрыв узнавания, изменение в характере сигналов, которое означало, что ты
теперь один из них. И удивление я почувствовал тоже. Затем, сразу, все прекратилось. Так, словно
кто-то захлопнул двери.
— В чем дело? — спросила Одри.
— Я поймал Сеть. — ответил я.
— Сеть?
— Летунов.
— Но разве это возможно? Мы ведь в нескольких световых годах от Дерева.
— А тут, на борту, летуны есть?
Она пожала плечами.
— Не думаю.
— Почему бы нет?
— Они не могут лететь на Танзис. Пока не могут, во всяком случае. Именно поэтому Возрождение
и дошло только до Гавани. Папа помогал организовать встречу между летунами и танзианским
послом. А теперь он отправляется назад, домой, с предложением начать переговоры о мире.
В Академии я немного узнал о той войне. Я знал, что между Сетью и Танзисом тридцать лет назад
было столкновение и что споры между ними до сих пор не улажены, а мирный договор так и не
подписали. Я не мог вспомнить ни причины войны, ни какие-нибудь подробности сражений.
— Ты и в самом деле думаешь, что это Сеть?
Что за вопрос. Я почти всю свою жизнь прожил на Дереве, и знал, на что это похоже — чувствовать
Сеть. А Сеть знала меня, потому что я был поводырем у Генри. Он отпустил меня и погиб в слепом
полете, а меня обвинили в его смерти — приговорили в их суде. Так что уж я-то хорошо знал, на что
это похоже.
— Что бы это ни было, оно уже исчезло, — сказал я. — Пойдем дальше.
Мне и вправду нравилось гулять с ней. Мне нравилась ее манера идти, развернув плечи, так, что
во время ходьбы они почти не двигались — только бедра. Мне нравилось, как звякали ее сережки, и
то, как ей иногда приходилось сбиваться с шага, чтобы подладиться под мою походку. Дойдя до
Торгового ряда мы остановились на террасе, разглядывая кафе на противоположной стороне карниза,
опоясывающего центральный зал. Там было темно, горели лишь красные и голубые настольные
лампы. Все столики были заняты, в сумерках можно было видеть снующих взад-вперед официантов.
Подошел стюард.
— Простите, мисс Пеннибэйкер, — сказал он, — у меня для вас цилиндр. — И он протянул
небольшой поднос, на котором лежал тускло-серый продолговатый пластмассовый предмет.
— Спасибо, — ответила она и взяла его.
— Что это?
— Летающий цилиндр. Их используют, чтобы посылать сообщения на борту корабля. Их помещают
прямо в поле, поэтому на самом деле они прибывают еще до того, как их отправили. Так что ты
можешь, скажем, посылать самому себе записки о том, что ты собираешься делать. Это ужасно
забавно.
Она открутила крышку на торце цилиндра. Внутри были плоская округлая пуговица, сияющая
золотом, и свернутая записка, которую Одри осторожно развернула.
— Это так странно… — сказала она. — Стюард? У вас есть копия списка пассажиров?
— Да, мисс Пеннибэйкер. — И он протянул ей буклет в голубой обложке. Одри попросила меня
подержать цилиндрик и записку, и начала пролистывать буклет. А я тем временем читал записку.
«Вот экземпляр «К востоку от Луны», — гласила она. — Вам будет приятно прочесть его, поскольку
автор на борту».
— Вот он! — воскликнула Одри.
— Кто?
— Джордж Джонсон. — Она указала на строчку в списке пассажиров. — Джонсон, Джордж,
журналист-писатель. Ох, папу удар хватит!
— Почему?
— В первую очередь, потому, что эта пуговица — микрокнига под названием «К востоку от Луны»,
а папа полжизни потратил на то, чтобы ее запретили. Повсюду, где бы мы ни были, он проповедовал
против этой книги. Да он меня запрет и ключ выбросит, если узнает, что я хоть пальцем до нее
дотронулась.
— Это что, плохая книга? — спросил я.
— Грязная выдумка! Интеллектуальное изнасилование — вот как папа ее называет. Она западает к
тебе в голову и все там извращает.
— Значит, ты ее читала?
Она была испугана.
— Я не смогла бы. Да и зачем? Я все о ней знаю от папы. Она выворачивает наизнанку все твои
представления о дурном и хорошем, хоть и притворяется, что имела в виду совсем обратное. Герой —
просто чудовище, а подделывается под достойного человека, которого вы бы почли за честь
пригласить в дом.
— Это твой папа так говорит, — сказал я.
— Так ты одобряешь порнографию?
— Сначала я бы хотел поглядеть, что это такое.
— Ну так возьми ее, — сказала она и сунула пуговицу мне в руку. — Читай хоть всю, если хочешь.
Надолго тебя не хватит. От нее тебе тошно сделается.
— Ну-ну, перестань ворчать.
Она на миг прикрыла глаза, потом коснулась моей руки.
— Ох, прости меня. Я просто потрясена, вот и все. Не знаю, кто, да и зачем мог послать мне такую
вещь.
— Почему ты не спросила стюарда, откуда она взялась?
— Даже и знать не хочу. И не хотела бы я оказаться поблизости, когда папа узнает, что Джордж
Джонсон на борту.
— Может, они не натолкнутся друг на друга, — предположил я.
— Джи-Ди, — терпеливо сказала Одри. — Нам придется быть на борту еще несколько дней. И
здесь всего пятьсот пассажиров. А папа мой не из затворников, да и, насколько я знаю, Джордж
Джонсон тоже. Ничего себе! А я-то думала, что папа тут сможет отдохнуть и расслабиться, но,
наверное, зря я строила всякие планы насчет этого Марди Гра[1] и всего остального.
— Марди Гра?
Одри загадочно улыбнулась.
— Мы еще тебе об этом не рассказывали. Что ты делаешь сегодня вечером? Ты с кем-нибудь
ужинаешь?
— Они тут еще и ужином кормят?
— Глупыш! А ты что думал? Приходи в столовую первого класса в восемь сегодня вечером и
спроси меня. Тебе есть во что переодеться к ужину? Нет, разумеется нет. Придется мне попросить
стюарда позаботиться о тебе. — Она двинулась вперед, но внезапно остановилась и обернулась ко
мне. — Джи-Ди?
— Да?
— Послушайся моего совета и выкинь эту книжку.
Я ответил, что подумаю, но знал, что не сделаю этого. Уж слишком она меня заинтересовала. Да и
вообще, сказал я себе, что такого может сделать с человеком книга?
2
После того, как Одри ушла, я почувствовал себя неприкаянно и еще немного побродил по кораблю.
Наконец, я прилепился к группе туристов, которая как раз собиралась уходить с Прогулочной палубы.
Командор Мур, большой добродушный человек с лицом голубоватого, почти металлического оттенка,
повел нас наверх по скату, останавливаясь в разных местах, чтобы объяснить, как устроен корабль. Я
узнал, что «Стелла» может вместить 700 пассажиров и 100 человек команды, хотя на этот раз не все
пассажирские места были заняты, что на ней шесть палуб, кольцом опоясывающих изнутри полый в
сердцевине, точно бублик, корпус, что она уже совершила 737 рейсов и перевезла более чем 340 000
пассажиров без единой аварии, и что после остановки на Танзисе ей предстоит пройти проверку и
возобновить запас топлива в доках Портсмута на Земле.
— Может, вы заметили, — говорил командор Мур, — снаружи корабль кажется гораздо большим,
чем изнутри — с палуб. Это потому, что большая часть «Стеллы» — пустое пространство. Мы
находимся в центре, в сердцевине бублика, если угодно. А нас окружает съедобная часть бублика.
Именно там, как раз в самой середке, находится генератор поля, который и заставляет корабль
двигаться. Силовые линии поля проходят сквозь сердцевину и наружу, обтекая поверхность корпуса.
Звездному лайнеру нужна большая поверхность корпуса. Чем больше поверхность, тем сильнее поле,
и тем больше пассажиров и груза может нести корабль. Корпус может быть и цилиндрическим, и даже
квадратным, но тор — самая эффективная форма. Пойдемте, нам сюда.
Мур подвел нас по скату к служебной двери.
— Через эту дверь можно проникнуть к наружной оболочке. Обычно во время рейсов дверь
запечатана, поскольку там, за ней, почти нет ничего такого, что требовало бы надзора. Но мы Можем
заглянуть. Однако хочу вас предупредить, что переход между оболочками трудноват, да и воздух
застоялся. Это тот самый воздух, который накачали еще в Портсмуте, когда вывели «Стеллу» из
ангара семь лет назад. Да и тогда он был паршивый. Не станут же они расходовать хороший воздух
на то, чтобы накачивать его между обшивками.
Командор Мур дотронулся идентификационной карточкой до двери, которая отворилась с тихим
шипением, и мы вошли в тамбур. Внизу, под нами, в пространстве между оболочкой и внутренним
корпусом корабля, зигзагом изгибалась лестница. Можно было различить огоньки аварийного
освещения на каждой площадке, они мерцали, точно протянутая сквозь тьму нитка жемчуга. Впереди
голубовато светился узкий мостик, перекинутый к еще одному открытому люку.
— Эй, кто-нибудь хочет пройти по нему? — спросил командор Мур с широкой улыбкой на голубом
лице. И зубы у него тоже были голубыми. Я сказал, что попытаюсь.
— Еще кто-нибудь?
Отозвались еще трое. Командор Мур дал мне фонарик и велел посветить, чтобы иметь
представление о размерах наружной оболочки. Пересечь мостик было не так уж трудно. Он был
узким, с неудобными низкими перилами, но вполне устойчивым. Мы прошли по скату на
полукруглую площадку. Мур был прав. Воздух действительно вонял. Я уперся лучом фонарика в
темноту. Луч расплылся и смутно осветил внутрений покров оболочки, очертив пересекающие ее
тени кольцевых креплений и балок, которые распирали оболочку корабля, когда тот не находился в
космосе. От креплений тросы вант тянулись вниз до карнизов, позволяющих пробраться к алому,
пульсирующему генератору поля, который был подвешен прямо в центре наружной оболочки. Когда я
навел туда луч, то заметил, что на верхних кольцах рядами висели похожие на коконы предметы.
Пока я пытался различить, что это такое, мы почувствовали, что платформа дрогнула. Можно было
увидеть, как вибрируют тени вант на стенках.
— Это нормально? — нервно спросила моя спутница.
— Возможно, корабль всегда себя так ведет, — ответил я. — Но внутренняя оболочка гасит
вибрацию, поэтому мы ничего не чувствуем.
— Не знаю… — сказала она, — может, нам следует доложить об этом.
— Вы действительно хотите ему рассказать? — спросил 0. — Муру понравится, если мы вернемся
напуганными до смерти.
— И все же что-то тут не так.
— Что ж, может быть. Но если с кораблем и вправду что-то неладно, команда и без нас об этом
узнает. Вы же слышали — они сделали уже семьсот рейсов. Они знают, что к чему.
— Эй, ребята, вы там в порядке? — жизнерадостно окликнул с мостика Мур. — Мне не нужно
идти и забирать вас оттуда, а?
— Ну что, все еще хотите сказать ему? — спросил я даму.
— Нет. Думаю, вы правы.
Мы выбрались и присоединились к остальным, а командор Мур повел нас в рубку.
— Ну вот, капитана Признера в данную минуту тут нет. В его обязанности входит и общение с
пассажирами, так что сегодня он должен присутствовать на завтраке за несколькими столиками.
Однако беспокоиться не о чем. Раз уж мы идем по маршруту и еще не достигли Перелома, «Стелла» и
сама может управиться.
Около приборов возились три члена команды. Они двигались спокойно и неторопливо, и я
обменялся взглядом с женщиной, которая совершала вместе со мной вылазку к наружной оболочке.
Мур продолжал рассказывать о назначении разных панелей и сравнивал обычный перелет с ездой на
велосипеде к вершине крутого холма, когда вы должны добраться до вершины — переломного
пункта, — а потом спуститься. Он ответил на несколько вопросов, затем раздал значки-сувениры со
«Стеллы», талончики, за которые в кафе на Террасе можно было взять кофе или «любой другой товар
той же стоимости», и купоны с пятнадцатипроцентной скидкой на костюмы, и всякие причиндалы для
Марди Гра, которые можно было выкупить в Магазинчике Ужасов в Торговом ряду.
— Надеюсь, вас примет хорошая Гильдия, — сказал Мур. — Желаю удачи. Увидимся на Большом
балу в ночь Переломного момента!
Экскурсия меня утомила и я заскочил к себе в каюту Вздремнуть. Спустя какое-то время в дверь
осторожно постучали. Это был стюард.
— Простите, что беспокою вас, сэр, — сказал он. — Но я видел вас в списке ужинающих за
капитанским столиком сегодня. Капитан посылает вам подходящий к случаю костюм со своими
наилучшими пожеланиями.
И он выложил белый пиджак, полосатые брюки дудочкой и золотистую сорочку.
— Может быть, придется подогнать что-нибудь, позвольте мне снять с вас мерки.
— Что я должен делать?
— Просто встаньте прямо, сэр, и вытяните руки, вот так. — Я сделал, как он велел, и он слегка
поправил мне руки. — Вот так, сэр. Одну минутку. — И сфотографировал меня крошечной камерой.
На каждом предмете гардероба была своя бирка, и он по очереди закладывал их в устройство на
задней стенке своей камеры, считывая показатели.
— Я тотчас же верну все, сэр, — сказал он, собрав все снова.
— Спасибо. А тут и в самом деле будет Марди Гра?
— О, да, сэр.
— А что он из себя представляет?
— Это такая традиция, сэр. Понимаете ли, в этом рейсе мы пересекаем галактический меридиан. В
давние времена похожие церемонии и праздники устраивали на земных парусниках, когда
пересекали экватор.
— И мы все должны одеться в карнавальные костюмы?
— Если желаете, сэр. А если вас наймет какая-нибудь Гильдия, тогда определенно. И если
позволите, я скажу, что поскольку вы нечто вроде достопримечательности нашего путешествия, вы
наверняка получите несколько заявок от старшин Гильдий.
— Кто они такие?
Стюард загадочно улыбнулся.
— Секрет, сэр. Гильдии — тайные общества. Они есть на каждом корабле — постоянно или на
один рейс и всегда сами по себе. Некоторые из таких обществ существуют по триста лет и более.
— А какие тут есть костюмы?
— Какие угодно, сэр. Если желаете, то, раз уж вы согласитесь принять заявку, я буду счастлив
помочь вам выбрать подходящий.
— Ладно. Уговорились. Спасибо.
Он еще раз сказал мне, что вернется со всей одеждой до шести и вышел.
3
К восьми часам я поднялся в главную столовую на палубе А. Она была большая. Должно быть, целая
сотня столиков, окружавших молочно-белую линзу, похожую на ту, что я видел на нижней террасе в
центре корабля. Выпуклость линзы поднималась примерно до уровня столешницы, поверх ее можно
было разглядеть дальний конец зала. Над ней находился плоский прозрачный диск, видимо
показывающий пространство вне корабля. Можно было видеть, как звезды бежали по стеклу, точно
капли воды, фиолетовые в начале и постепенно краснеющие. Я назвался метрдотелю, который
сверился со списком и проводил меня к столу рядом с линзой. За столом сидела Одри.
— О, Джи-Ди, ты выглядишь замечательно — сказала она, поднявшись мне навстречу. Вообще-то
замечательно выглядела как раз она. Одри была в ярко-синей открытой тунике, выгодно
подчеркивающей фигуру. Внезапно я почувствовал себя неловко. Одри заметила это и встревожилась.
— Что стряслось?
— Ничего, — запинаясь, сказал я, — просто… мы с тобой… так одеты. И я никогда…
Одри расхохоталась.
— Ну, может, тебя успокоит то, что все мужчины в этом зале чувствуют себя точно так же. Эти
костюмы специально шьют так, что в них просто невозможно чувствовать себя удобно. А поскольку
вам неуютно, вы превращаетесь в легкую добычу.
— Все мужчины? — это прозвучало так старомодно и — ну, хищно, что ли, что я растерялся. Одри
быстро коснулась Моей руки.
— Джи-Ди, я же шучу.
— Знаю, — ответил я, но в глубине души понимал, что я и вправду легкая добыча.
— Пошли за стол. Все хотят с тобой познакомиться.
Она потянула меня за руку, и я вскоре понял, что такое «Капитанский столик». Капитан Признер,
высокий, худой человек с молодящей его улыбкой, которого я признал по фотографиям из буклета
«Стеллы» у меня в каюте, поднялся и пожал мне руку.
— Рад с вами познакомиться, — сказал он. — Одри и ее отец как раз рассказывали мне, какое
представление вы устроили во время церемонии Возрождения.
— Это было не совсем представление, — ответил я.
— Папа, ты же помнишь Джи-Ди?
— Рад тебя снова видеть, сынок.
Преподобный Пеннибэйкер был еще выше капитана. Над бледным лицом горела, точно пламя
факела, копна рыжих волос. Пожимая мне руку, он так и сверлил меня глазами. Это был не
враждебный взгляд, но и дружелюбным я его не назвал бы.
— Разрешите мне представить графа Лэттри, — сказала Одри. — Танзианского посла к Сети.
Граф был маленьким человечком, мрачно попыхивавшим странно пахнущей сигаретой. Он
вздохнул, разгладил спереди свою тогу, положил сигарету в пепельницу и поднялся так же плавно и
быстро, что и струйка дыма. Он поклонился мне. Я поклонился в ответ. Затем он сел и вернулся к
своей сигарете.
— Помнишь, я говорила тебе о переговорах, Джи-Ди? — спросила Одри. — Война между Деревом
и Танзисом наконец закончилась.
— Не хотел бы спорить с вами, мадам, — сказал граф, — однако пока что мы всего лишь сошлись
на попытке устроить мирную конференцию.
— Ну ладно, садись, Джи-Ди. Ты голоден?
— А как же, — сказал я, но трудновато было думать о еде, когда Одри сидела рядом со мной и
выглядела такой красивой.
— Немного вина? — спросил капитан. — Оно с юга Франции, я полагаю. Были когда-нибудь во
Франции?
— Я слышал о ней.
— Так вы никогда не были дома?
— Нет.
— Вы когда-нибудь покидали Дерево?
— Вообще-то Генри — он был моим клиентом — часто говорил, что нам нужно бы отправиться
вместе попутешествовать Но мы так и не выбрались.
— Дак что эдо для вас первый перелет? — спросил граф Дэттри.
— Да, — ответил я, все больше приходя в себя.
— Догда я бы ходел пригласить вас присоединиться к Гильдии Протея!
— Очень жаль, граф, но он уже ангажирован королем Нептуном, — сказала Одри, сжав мне руку.
— Заявка! — сказал, поднимая бокал, капитан Признер.
Похоже было, что это какой-то тост, поскольку все остальные тоже подняли бокалы и выпили.
— О! — рассмеялась Одри. — Мы совсем сбили его с толку!
Капитан Признер объяснил:
— У нас на звездных лайнерах есть такая традиция, Джи-Ди. Мы должны выпить, если кто-нибудь
принимает заявку Гильдии.
— Ты же принимаешь ее, не правда ли, сынок? — спросил преподобный Пеннибэйкер.
— Ну… Я хочу спросить, что я должен буду делать? Если соглашусь.
— Просто скажи «да», а потом сам увидишь, — ответила Одри.
— Не возражаете, если я присоединюсь к вам?
Все замолчали. Человек, задавший этот вопрос, стоял за спиной Одри. Он был в белой рубашке с
короткими рукавами и распахнутым воротом, с густой седой бородой и длинными редеющими
волосами, тоже седыми, которые он зачесал назад. Глаза — водянистые, бледно-голубые, а румяное
лицо и мускулистые руки, казалось, были выкрашены ягодным соком.
— Что ж, привет, Джордж, — сказал капитан Признер. — Не думаю, что тебе тут будет интересно.
Я почувствовал, что кто-то толкнул меня под локоть и поглядел на Одри. Она ошеломленно
распахнула глаза.
— Это Джордж Джонсон, — прошептала она мне на ухо.
— Да я просто брожу тут, гляжу по сторонам, — сказал Джонсон. — Все удивляюсь, почему это я
не получил заявку от Гильдии Короля Нептуна. — И он в упор уставился на преподобного
Пеннибэйкера.
— Послушайте, мистер Джонсон, — сказал преподобный Пеннибэйкер, напряженно улыбаясь, —
вы отлично знаете, что Гильдия Короля Нептуна — это христианская Гильдия.
— Вы хотите сказать, что я не христианин, мать их?!
Лицо преподобного Пеннибэйкера стало красным как его волосы. Он подскочил и швырнул
салфетку в тарелку.
— Вы можете изрыгать все ваши гнусности — предо мною одним. То, что вы развращенный тип,
для меня не новость. Но я не позволю вам разговаривать таким образом в присутствии моей дочери.
— Папа, да все в порядке…
— Отнюдь не в порядке!
— Ладно, я извиняюсь, — сказал Джонсон. — Перед вашей дочерью.
Преподобному Пеннибэйкеру, казалось, стоило огромного труда овладеть собой. Наконец, с
ледяным спокойствием, он сказал:
— Капитан, граф, боюсь, я не могу преломить с вами хлеба. Этот стол осквернен. Пошли, Одри.
— Но папа…
— Я сказал, пошли!
— Да, сэр, — тихо ответила она, опуская глаза. И прошептала мне, — Я позвоню тебе позже.
Потом она и ее отец быстро вышли из зала.
— Ну и черт с ними, — сказал Джонсон и, не тратя зря времени, плюхнулся на освободившееся
место. — Он просто напыщеннный ублюдок, вот и все. И всегда был таким. А все это его
мошенническое предприятие с Возрождением!
— Он оказал значительное содействие при переговорах с Сетью, — заметил Граф.
— Что мне с того, что он обожает этих жуков? — Джонсон отломил кусок хлеба и внезапно
повернулся ко мне. — Какого черта ты так уставился?
— Это Джи-Ди, — сказал капитан Признер. — Джи-Ди, познакомься с Джорджем Джонсоном.
— Как поживаешь, малыш? — спросил тот, показывая изношенные пожелтевшие зубы.
— Джи-Ди раньше работал поводырем на Дереве.
— Надо же! Так ты тоже любитель жуков?
— Вообще-то в данный момент они от меня не в восторге.
— Ну и пошли их в задницу, — провозгласил Джонсон, — всех пошли!
— Джордж, уймись, — сказал Признер. — Вон идет официант. Почему бы тебе не заказать себе
поесть?
— Я, пожалуй, прогляжу меню, — сказал я.
Джонсон сказал:
— Тебе не нужно меню. У них тут есть свежие устрицы. Ты любишь устрицы? — Не дожидаясь
ответа, он жестом подозвал официанта. — Принеси нам по тарелке камамотус. А потом —
разделанного краба со шпинатом. И позаботься, чтобы в соусе было побольше чесноку. Да, и еще две
бутылки вон того Тавля.
— Не думаю, что мальчик пьет, Джордж, — сказал капитан Признер.
— Раз уж он жил с жуками, наверняка пьет. Они делают такой мед, знаете ли. Отличная штука.
Так что на этой планете нет ни одного пуританина.
— Преподобному Пеннибэйкеру было бы нечего делать, будь дам пуритане, — заметил граф.
— Черта с два Пеннибэйкер выйдет из дела — угрюмо сказал Джонсон. — Распоследний сукин сын
он, вот и все. Он и его вонючие тараканы, мать их. — Он вновь, сузив глаза, повернулся в мою
сторону. — Послушай! Не ты — малый, что работал на того художника?
— Верно.
— Они что, умеют рисовать, жуки эти чертовы?
— А почему бы и нет? — ответил я.
— Ну конечно, они умеют рисовать, — сказал капитан Признер. — У меня у самого дома в
кабинете висит его репродукция.
— Какая именно? — спросил я.
— Называется «Крыльцо # 7». Такая вся голубая и туманная. Ты ее знаешь?
— Нет. Но он написал ужасно много картин.
— И много ужасных картин, — сказал Джонсон.
Официант вернулся с вином и блюдом устриц в раковинах.
До сих пор я видел их только в книгах, поскольку ничего подобного в океанах мира летунов не
водилось. На раковинах лежал мягкий сероватый отблеск, и мне показалось, что по уложеннным
фестонами краям они слегка шевелятся. Джонсон выдавил лимон на свои устрицы и положил поверх
каждой колечко лука. Потом он поднял раковину, откинул голову назад, и устрица скользнула ему в
глотку. Я попробовал одну. Они были вполне неплохи — если не задумываться о том, что именно ты
глотаешь.
После них прибыли тарелочки с крабом и салатом. Капитан Признер показал мне, как разделывать
панцирь краба и извлекать мясо вилкой. Мне было немножко не по себе есть краба, потому что он по
строению напоминал летуна, но мясо оказалось вкусным. Я постарался справиться и с еще одной
устрицей. Тем временем вино и еда, казалось, немного ублажили Джонсона. Чуть позже он извинился
перед каждым за свое поведение.
— Это все из-за этих перелетов между звездами. Они выматывают нервы.
— Ох, Джордж, — сказал капитан Признер.
— Что? Я не прав? Погляди на капитана, малыш! Как ты думаешь, сколько ему лет?
— Мне трудно определить, сколько людям лет, — ответил я.
— Давай, попробуй угадать. Майк, повернись-ка к малышу затылком. Покажи свои седые волосы.
— Сорок? Сорок пять?
— Ему двадцать шесть, — сказал Джонсон.
— Вообще-то двадцать пять, — поправил капитан.
— Простите! — сказал я, чувствуя, что краснею.
— Эй, ты еще был щедр. Майк, скажи ему, сколько лет самому старому капитану на этой линии.
— Нас отправляют на пенсию в тридцать два, — ответил Признер.
— А когда ты начал подготовку, сколько тебе было?
— Двенадцать.
— А первым прыжком ты во сколько руководил?
— В девятнадцать и три месяца.
— Восемь лет тренировки на двенадцать лет службы. Тут и карьеру сделать не успеешь.
— Если учитывать, на скольких ужинах капитан обязан присутствовать, — ответил Признер, — то
это очень долгая карьера.
Мы все рассмеялись его шутке, а он продолжил:
— Некоторым людям прыжки дорого обходятся, что правда то правда. Да мы и не скрываем этого.
Поля, которые несут корабль, чрезвычайно мощны и могут влиять на людей различным образом. Это
не обязательно, значит, что сам по себе межзвездный перелет вреден. Но ранняя отправка на пенсию
— это предосторожность, которую…
— 20 компания считает необходимой.
— Но согласись, Майк, ты износился.
— Ладно. Я абсолютно износился.
— Разумеется, это относится не только к капитану. И пассажирам тоже достается. Иногда поле
замыкает их и тогда они начинают паниковать. Это когда попадаешь в шторм.
Признер отставил свой бокал с вином.
— Джордж, полагаю, тебе не стоит говорить подобные вещи.
— Да ладно тебе, Майк! А как насчет «Утренней Славы?»
— Никто не доказал, что они попали в шторм, — упрямо ответил капитан.
— Нет доказательств? Корабль нашли. Я сам видел останки. — Он обернулся ко мне. — У меня
был друг, Гарви Дент, который занимался на Танзисе страховым делом. Он мне его и показал.
— Пошло-поехало, — сказал капитан Признер, но Джордж не обратил на него никакого внимания.
— Понимаешь, у Дента были неприятности с женой. Она его вышвырнула, так что жил он у себя в
конторе. И я иногда случайно встречал его в кафе. Однажды он попросил меня присесть и выпить с
ним. Он уже сидел там какое-то время. А перед ним стояла большая тарелка сосисок.
— Джордж, — сказал он. — Тебе не нужен кот?
Вообще-то коты на Танзисе редкость. Танзиане свихнулись на них. И готовы отвалить за каждого
кругленькую сумму. Еще когда Гарви ладил с женой, он купил ей кота и с тех пор так и выплачивал
за него.
— Какого черта мне за него платить, если она меня терпеть не может? — сказал Дент. — Забери
кота, Джордж.
Я сказал ему, что кот мне не нужен. Я большую часть времени в разъездах. Кто будет его кормить?
Кто будет выводить его гадить?
— Тебе не придется выводить его. Они гадят в коробку, — сказал Гарви.
Ну, я все еще упирался, но он был тверд как алмаз. Наконец, он заявляет, что если я только
взгляну на него, он покажет мне кое-что еще, что меня очень заинтересует. Я на самом деле не думал,
что у Гарви есть что-то любопытное, но он меня вымотал своим нытьем. Вот мы и поднялись наверх, к
нему в контору.
Контора выглядела точно зона бедствия. В ней валялась вся его одежда, коробки с посудой, всякая
домашняя утварь. Там было столько хламу, что кота он отыскал не сразу. Наконец мы нашли его —
он спал в ящике письменного стола. Оранжевый кот с длинной шерстью, короткими ушами и мордой
как у совы. В жизни не видел такой уродливой твари.
— Мне не нужен этот кот, Гарви, — говорю. — Он уродлив как смертный грех.
И тут он говорит мне, что если я возьму кота, он мне кое-что расскажет. Отодвигает кресло от
письменного стола, включает лампу, открывает металлический ящик и велит мне взглянуть. Там,
внутри, какие-то личные вещи. Часы. Детский башмачок. Несколько металлических обломков и
тарелка с клеймом «Утренней Славы». И тот дневник. Рукописный дневник девочки, которая летела
на Танзис, чтобы провести лето со своей старшей сестрой. Он мне дает блокнот и велит, чтобы я
записывал. Я и записал. В этом дневнике говорится о том, что произошло на борту «Утренней Славы».
Как все пассажиры свихнулись, и нарушили поле, и растерзали корабль.
А когда я закончу рассказ, наш добрый капитан скажет, что никаких официальных сообщений о
находках на борту «Утренней Славы» не было. Но он-то знает правду. Просто паршивцы замяли дело.
— Ты же тогда был журналистом, — сказал капитан Признер. Что ж ты сам ничего не написал?
— Я и написал. Репортаж зарубили в «Межпланетных сообщениях».
— Ах, Джордж, полно. Все это случилось в твоем романе.
— Ты назвал меня лжецом, Майк?
— Я назвал тебя рассказчиком, Джордж. И чертовски безответственным в данную минуту.
— Что значит — безответственным?
— А то, что с таким же успехом ты мог бы забраться на стол и завопить «Пожар».
Тут заговорил граф Лэттри, который все это время продолжал безразлично курить. Он вынул
сигарету изо рта и скорчил гримасу, обнажив желтые зубы.
— Может, мистер Джонсон и не виноват, — сказал он. — Он просто не может удержаться.
Джонсон повернулся к графу.
— Что вы сказали?
Лэттри отложил сигарету.
— Говорят, что автор «К востоку от Луны» вовсе не вы, а кое-кто другой.
Краска мгновенно отхлынула от лица Джонсона. Он медленно поднялся, обошел стол и встал
перед графом.
— Ах ты, вшивый ублюдок! Ты, должно быть, очень уж храбрый, если осмелился сказать мне
такое.
— Я только повторяю то, что все и так хорошо знают. Ваш роман — пропаганда, написанная под
диктовку Сети.
Джонсон сурово улыбнулся.
— Знаете ли, я всегда мечтал, чтобы какой-нибудь танзианский сукин сын сказал это мне в лицо.
Поднимайся.
— Отлично.
Граф встал. Он едва доставал Джонсону до ключицы. Он был таким субтильным стариканом, что
казалось, если Джонсон его ударит, он просто рассыплется на мелкие кусочки.
— Возьми свои слова назад, — прорычал Джонсон.
— Почему бы эдо мне забирать назад правду?
Джонсон сжал зубы и шагнул к графу. Я вскочил и встал между ними.
— Прочь с дороги, малыш!
— Я не позволю вам его бить, — сказал я.
Джонсон не стал тратить время на споры со мной. Он предупредил меня лишь один раз, и я
нарвался на это предупреждение. Он опустил плечо, отводя назад левую руку, я отклонился от удара,
которого так и не было, и попал прямо под удар правой.
Странно — я его даже не почувствовал. Я просто почему-то очень захотел присесть на пол. Что и
сделал, и у меня почему-то начало колоть шею и затылок, а потом я услышал, как капитан говорит
Джонсону, что отправит его в карцер, если тот не уйдет сейчас же, и Джонсон уходит красный и злой,
а граф сидит себе спокойно и зажигает еще одну бурую сигарету, и как я говорю — я в порядке.
Потом доел устрицы, но никак не мог придти в норму.
…Наконец, меня отвели в каюту.

[djjaz63]

Оказавшись в каюте, я увидел, что моя постель уже разобрана. На ночном столике рядом с кроватью
стояло ведерко со льдом и пузырь, бутылка минеральной воды, стакан, мятная шоколадка в
блестящей обертке и читник. Все — с клеймом «Стеллы». Долгое время я смотрел на все эти вещи,
потом стянул свой жесткий обеденный костюм, выдвинул из стены ванну и залез в нее.
Лежа в горячей воде, я думал об Одри. Я рисовал ее себе в синей тунике, в которой она была на
обеде. Уверял себя, что, останься она, все не пошло бы из рук вон. Я думал, как бы приятно мог
пройти вечер, если бы мне не пришлось свалять такого дурака. Потом вода остыла, я выбрался из
ванны и вытерся. Достал золотистую пуговицу, которую дала мне Одри и открыл читник. На
внутренней створке уже было несколько таких пуговиц. Я вытащил одну, слегка надавил на нее и,
казалось, она раскрылась у меня в пальцах, превратившись в песчаную пустыню, над которой в темно-
синем небе мерцали яркие звезды. Над звездами вспыхнуло название «Авторизованный Новый
Завет»[2]. Я посадил этот диск назад в гнездо, наполнил пузырь льдом, загрузил в читник
пресловутый роман «К востоку от Луны», положил пузырь со льдом на лоб и откинулся на подушки.
«ОБ АВТОРЕ
Джордж Джонсон родился в 2… году в городе Сент-Энтони, штат Миннесота. Когда ему
было шесть лет, родители его погибли при несчастном случае на воде, и его с сестрой
отослали жить к тете, Клодетте Джонсон-Моррис, известной поэтессе Среднего Запада. Не
найдя себя в «фальшивой атмосфере затхлой культуры», как он сам говорил позже, Джонсон
в двенадцать лет убежал из дому, и безбилетником начал плавать на грузовых судах —
сначала по океанам Земли, потом на звездных линиях. В течение этого времени он вел
дневник, описывая свой кочевой опыт, впоследствии опубликованный синдикатом Скриппса
как «Письма из вынужденного изгнания». Эти записки принесли ему известность благодаря
своему яркому романтизму, жизненной силе и упорному намерению противостоять «любому
паршивому удару судьбы». Невзирая на свою растущую славу, Джонсон не удовлетворился
карьерой литератора, продолжая работать грузчиком, а позже — полупрофессиональным
боксером. Наконец, Скриппс убедил его освещать события войны с Сетью на Танзисе и он
остался там в качестве корреспондента. Его опыт жизни на Танзисе и знание последствий
войны и послужило основой романа «К востоку от Луны» — единственного его произведения
с элементами вымысла».
Потом передо мной возникла фотография ухмыляющегося Джонсона: волосы еще с проседью, а не
полностью седые. Затем фотография начала отодвигаться, поначалу медленно, потом все быстрее,
так, что внутри у меня все сжалось, как при падении с высоты. Затем раздался шум, громкий шум —
нарастающий, лязгающий и я оказался на улице, где было полным-полно машин. Я был совершенно
уверен в этом. Потом я закрыл читник и улица исчезла. Я опять открыл его и увидел, как легковые
автомобили и грузовики продираются сквозь клубящуюся завесу красной пыли. Все машины были
узкие, угловатые, с тяжелым крытым верхом. Затем сцена отодвинулась вдаль и назад, гул движения
стал фоном, а я обернулся и подошел к молодому человеку, сидящему на террасе в кафе.
Одетый в черный пиджак и черную рубашку с круглым воротником, он рассеянно улыбался, очень
походя при этом на Джорджа Джонсона.
— Добро пожаловать на Танзис, — начал он. — Мы находимся на бульваре Пеланк. Сейчас конец
лета, кончается долгая ежегодная засуха, которая охватывает всю страну и превращает почву в
красную пыль, падающую на город и придающую ему приятный ржавый оттенок. Меня зовут Мэтью
Брэди, я корреспондент в танзианском представительстве синдиката Скриппса. Такая уж у меня
работа — наблюдать за людьми. Тут полно туристов, и я все время занят. Я изучаю их, или
разговариваю с людьми, которые их изучают, а потом описываю все это. И все политические события,
разумеется, плюс новости спорта, и особенно сплетни, по крайней мере, все, что я могу пересказать
без опасности для жизни. Люди там, дома, просто умирают от желания услышать, что делается в
колониях. Во всяком случае, так мне внушают в моей конторе. — Брэди глотнул из своего бокала. —
Я живу тут уже с последнего года войны. Но об этом мы говорить не будем. Почему бы тебе не
присесть? Я закажу тебе что-нибудь этакое, что разгонит кровь. Впервые здесь?
— Да, — заколебался я.
— Что-нибудь не так?
— Э, считается, что я должен разговаривать с вами в этой штуке?
— Почему бы нет? Ведь я же разговариваю с тобой!
— Это верно.
— Позволь мне дать тебе кое-какой совет. Раз уж ты тут, просто примирись с этим. Не пытайся
бороться с Танзисом, потому что Танзис всегда побеждает. Такое место ни с того ни с сего не назовут
Городом Пропащих Душ.
— Что значит — пропащих?
— Я постараюсь объяснить, — сказал Брэди. — Но, может, тебе лучше бы попробовать взглянуть
на вещи с моей стороны. Так у тебя будет более ясное представление.
— С вашей стороны?
— Да. Побудь мной на какое-то время. Вот, я покажу тебе. — И я сразу почувствовал, как меня
притягивает к нему, как я поворачиваюсь, и вот, это уже я сижу за столом — совсем один. И я
покачиваю в ладони свою выпивку, потому что решил, что она — мой друг. Выпивка иногда бывает
хорошим другом. Этот друг был янтарно-зеленым и отдавал анисом, и забавно тек по пищеводу. Да,
очень забавный друг. Я был приятно пьян и, глядя через бульвар, увидел, что кто-то очень
целеустремленно продвигается ко мне. Это был высокий, очень серьезный молодой человек,
рыжеволосый, в очках. Кроме Джейкоба Коэна больше никто не носил очков. А он носил, чтобы
показать, что он знает, что такое очки, и еще — что перетрудил глаза на работе.
— Привет, Мэтт, — сказал он. — Ты неплохо устроился.
— Тут у них удобные стулья, — ответил я. — И все приходят, чтобы проверить, так ли это. — Я
выдвинул ногой еще один стул. Приземляйся.
— Не знаю, Мэтт. Я, кажется, с некоторых пор вообще не могу сидеть спокойно.
Но тем не менее он сел и начал нервно грызть кожицу на безымянном пальце. Я отвел его руку ото
рта.
— Не делай этого.
— Не могу удержаться.
— Все равно, не делай. Расскажи мне, как продвигается книга.
— Паршиво, Мэтт. Я и продумать ее до сих пор не смог.
— Все наладится само собой, — сказал я философски.
— Надеюсь, — ответил он без энтузиазма. Потом, — послушай, а что ты знаешь о Бесплодных
землях?
— Никогда не бывал там, если ты это имеешь в виду.
— Ну, а я собираюсь туда. Как насчет того, чтобы поехать со мной?
— Зачем?
— Тут чертовски жарко. Не понимаю, как людям удается улаживать свои дела в этом городе. Как
они вообще ухитрились его построить?
— Может, они дожидались перемены погоды, — предположил я.
— Ну, а я больше дожидаться не могу. Я хочу взять гелиплан и отправиться к югу. Если бы ты
поехал со мной, я бы оплатил часть твоих расходов.
— Не-а, — ответил я. — я пропущу свое любимое время года.
— Там же джунгли, — словно не слыша моего отказа, продолжал уговаривать он. — Там человек
знает, чему он противостоит. Ему отлично известно, что он должен делать и что случится, если он
этого не сделает. Там нет неопределенности. Там никто не ожидает от тебя, что ты станешь делать то,
чего тебе не хочется. И никаких сцен.
— Ты прав. Когда древесный шакал прыгает сверху тебе на спину, он не устраивает никаких сцен.
Просто отрывает голову.
— Лучше бы мне и впрямь оторвали голову, — мрачно сказал Коэн, — чем терпеть то, что
творится со мной каждую ночь. Я не могу спать, Мэтт. Я не могу спать, я не могу сидеть спокойно…
я….
Дверной колокольчик заставил меня вздрогнуть. Читник выскользнул у меня из ладони и
закрылся. Трудно было поверить, что я лежу на постели, хоть гул транспорта на бульваре все еще
стоял у меня в ушах. В каюте было темно, и я увидел чей-то силуэт на фоне дверного проема. Кто-то
стоял, расставив ноги, словно сам себя подбадривал. Однако это у него не очень хорошо выходило.
Он качнулся и сделал два неверных шага в мою сторону.
— Вот ты где, — сказал он. — Стюард, мать его, сказал, палуба Д.
Это был Джордж Джонсон. Я сел. Пузырь со льдом соскользнул со лба и свалился мне на живот.
Джонсон подошел и тяжело уселся в кресло рядом с кроватью. На лице его появилась усмешка. Он
потянулся через мою постель и поднял читник.
— Что ты читаешь?
— Поглядите сами.
Он отворил читник, на секунду лицо Джонсона застыло, затем он резко захлопнул устройство.
— Ох, — содрогнувшись, сказал он. — Боже правый, до чего больно.
— Что вы имеете в виду — «до чего больно»?
— Не слишком-то удачная мысль читать свои же собственные вещи, малыш. Это не идет на пользу.
От этого только становится чертовски паршиво. — Он опять нахмурился. — Откуда ты это взял?
— Кто-то прислал ее Одри Пеннибэйкер. Она не захотела взять книгу, поэтому отдала мне.
— Она хочет отдать тебе и еще кое-что, — сказал он, сбрасывая читник на пол.
— Полагаю, мне нужно попытаться ударить вас за такие слова. Но я еще не пришел в себя после
того раза.
— Прости, малыш. Ты прав. — Он неуверенно поднялся. — Я задолжал тебе. Вот. Давай, вмажь
мне.
Я заколебался. С тех пор, как мы встретились, он делал все, чтобы вызывать во мне неприязнь. Но
опять же, я никогда не был бойцом.
— Давай, ублюдок, уложи меня!
— Джордж, — сказал я. — Я не собираюсь бить вас. Почему бы вам просто не присесть и не
поговорить со мной?
Он заморгал и сел с неожиданно покорным и сконфуженным видом.
— О чем ты хочешь со мной поговорить?
— Почему вы так рассердились на графа?
Джонсон заворчал:
— О Господи, лучше бы ты мне просто врезал!
— Расскажите.
С миг он жевал свою бороду.
— Ладно, — сказал он. — Эта книга — единственное, что я написал в своей жизни. Она принесла
мне состояние. Это было как удар. Сенсация, мать ее. Какое-то время ее читали все подряд. Парни
одевались в черное, как Мэтт. А девчонки носили косую стрижку как Чейз Кендалл. Ты уже добрался
до нее?
— Нет еще.
— Поймешь, что я имею в виду. Но эта книга довела власти на Танзисе до белого каления.
Чертовы ублюдки закрыли мне визу. Мне пришлось убираться к дьяволу и какое-то время жить на
Земле. Я подумал, какого черта, я поживу в Миннесоте и опять начну работать. Но там у меня не
пошло. Ну и ладно. Я просто отправился в другое место и опять попытался писать. Ничего. Тут уж я
начал психовать, но поделать все равно ничего не мог. Где бы я ни жил, как бы ни старался —
неважно, — я все равно не смог начать другую книгу.
Потом, несколько лет спустя, я понял, что это — Танзис. Танзис был настоящим моим домом,
малыш, единственным местом, где я мог работать. Я попытался вернуться, но они отказали мне в
визе. Сказали мне, что моя книга — вражеская пропаганда. Что она работает на врага.
Ну, их за это нельзя обвинять. Когда пришли эти жуки, они вообще не стали сражаться сами.
Просто обрабатывали людей, и те начинали драться друг с другом. А при таком раскладе не имело
значения — кто победит. Все равно, и так и эдак погибали танзианцы. Ну так вот, власти повернули
дело так, будто меня тоже обработали, и что я написал свой роман по заказу Сети. Они устроили
охоту на ведьм, и попался я — но все это было для того, чтобы отвлечь внимание от их
правительства, которое действительно погано вело себя по отношению к тем людям, которых эти
клопы и в самом деле обработали. Такое вот дерьмо. Давно это было, малыш, а я до сих пор терплю
все, что мне достается. Но этому паршивому графу сегодня вечером я спускать не собирался.
— А почему они разрешили вам вернуться теперь?
— Кто знает? Может, они полагают, что смогут делать на мне деньги. Поставят меня в нишу в
музее Рула…
— И что же вы собираетесь делать по возвращении? — спросил я. — Попробуете опять писать?
Джонсон медленно поднялся.
— Сейчас я собираюсь отправиться спать. — Он поглядел на читник, валяющийся на полу. — Так
тебе нравится?
— Конечно.
— Ну и черт с тобой, — невнятно сказал он.
Дверь отворилась, и он вывалился в коридор. Чуть позже я наконец заснул.
5
На следующее утро пришел стюард с запиской от графа Лэттри. Не встречусь ли я с ним через час в
комнате для игр в Пассаже? Я нацарапал ответ в блокноте стюарда, что приду, и отправился в
гимнастический зал немного поразмяться. Я неплохо пробежался и сделал несколько упражнений на
кольцах и на высоком брусе, но шея и правая сторона лица все еще побаливали после удара
Джонсона, поэтому я бросил занятия, принял горячий душ, побрился и отправился через Торговый
ряд, чтобы встретиться с графом.
Он ожидал меня, взгромоздившись на высокий табурет у стенной панели, упершись каблуками в
верхнюю перекладину табурета. Когда я появился, он слез и торжественно пожал мне руку.
— Благодарю за то, чдо вы пришли, — сказал он.
— Не за что, граф.
— Я подумал, может, вы не захотите со мной встречаться после неприядного инцидента вчера
вечером. Надеюсь, с вами все в порядке?
— В общем, да.
Граф кивнул.
— Разумеется, я навел справки. Но все же я рад видеть, чдо вы на ногах, хоть и двигаетесь чудь-
чудь с трудом. Хорошо. — Граф отошел к стойке, где во льду стояла бутылка, ее горлышко было
обернуто салфеткой. — Я позволил себе заказать вино. Вам нравится шампанское?
— Не думаю, что я его раньше пил, граф.
— Это хорошее вино, — сказал он, наполняя для меня узкий бокал. Вино было бледно-желтым,
вверх поднималось множество пузырьков. — Так приядно выпить бокал вина во время игры.
Я попробовал. Он был прав. Вино действительно было приятным. Граф расположил шары на столе
треугольником.
— Вы в биллиард играете?
— Давно не играл, — сказал я, — но правила, кажется, помню.
— Хорошо, — сказал граф. — Раз вы не играли, не позволиде ли вы дать вам гандикап, скажем, в
пятнадцати шаров?
— Разумеется, граф, — сказал я.
Мы бросили жребий; начинать выпало мне, но я сразу гке промазал. Потом принялся за работу
граф — он быстро двигался вокруг стола, укладывая в лузы один шар за другим. Наконец, мы
прервались, чтобы выпить вина.
— Пудешествие. Вам тут все еще нравится?
— Большей частью, — ответил я.
Граф состроил гримасу, показав оранжевые зубы. Он послал шар в боковую лузу и промахнулся.
Нарочно, подумал я. Я прицелился, чтобы сделать свой первый удар и послал три шара в угловую
лузу.
— Мои поздравления, — сказал граф. — Не друдно бь<ло расставаться с домом?
— Ну, у меня был небольшой выбор.
Я промахнулся, и граф вновь подошел к столу.
— Действительно, в буквальном смысле вы — беглый преступник. — сказал он. — Однако,
учитывая обстоядельства, полагаю, вам будет недрудно получить на Танзисе полидическое убежище.
Если бы вы пожелали, я сделал бы все возможное, чтобы ускорить прохождение ваших докумендов по
различным инстанциям.
Я не ответил. Он медленно прицелился, и несколько шаров тяжело упали в боковую лузу.
— Что-то не так?
— Не думайте, что я не благодарен вам за ваше предложение, граф. Но почему вы его делаете?
— Я полагаю, что пострадавшие от Сети, должны держаться вместе.
— А почему вы думаете, что я от нее пострадал?
Граф лишь улыбнулся, когда шары ударились друг о друга. Теперь он посылал каждый по очереди,
пока не остался один лишь шар девятый. Граф тщательно нацелил удар, но в этот миг «Стелла» резко
накренилась влево, два шара откатились и замерли у борта. Граф ждал, пока корабль постепенно не
выпрямится.
— Что случилось? — встревоженно спросил я.
— Иногда корабль пересекает турбулентные потоки. Ну что, попробуем еще раз?
— Вы уже выигрывали, граф.
— Не имеед значения. — Он вновь расположил шары, зажег одну из своих коричневых сигарет и
взглянул на меня. — Лак вы продивник Сети?
— Я не разбираюсь в политике. Но, наверное, им не стоит вторгаться в иные миры.
— Вы меня не дак поняли. Я говорю не о войне. Вы продивник Сети, как даковой? Самих Летунов?
— Ну, я отношусь к ним с уважением. Они разумны, способны, сильны. У них есть все те качества,
которые, как мы считаем, есть у нас.
— И как вы полагаете, они относятся к нам, с дем же уважением?
— Не уверен.
— Но ведь вы жили с ними.
— Да. И с несколькими был очень близок, но я никогда не знал точно, уважает ли меня кто-то из
них, или нет. Они и вправду высокомерны. Я думаю, для них существуют только они сами. Я хочу
сказать — они все связаны между собой, и думаю, что им просто хватает этого.
— Вы были близки к дому художнику, — сказал граф, наклоняя кий. — Благодаря ему, вы
ощущали себя частью Сети?
— Иногда. — ответил я. Я чувствовал себя неловко — это походило на допрос.
— А вы когда-нибудь ощущали контакт с Сетью, когда находились в одиночестве? Без вашего
прежнего клиента?
— Да, вчера почувствовал, — сказал я.
— Индересно, — заметил граф, затянувшись. — Вы можеде описать свои ощущения?
— Это продолжалось лишь секунду-другую. Я гулял с Одри Пеннибэйкер в оранжерее. Думаю,
поле корабля прошло сквозь меня, и это была реакция. Я почувствовал, словно Сеть узнала меня,
словно я был связан со всеми как там, на Дереве. Ты входишь в Сеть и говоришь — привет, я тут, и
она отвечает — да, мы знаем, что ты тут, и включает в себя.
— Это было слабое ощущение? Сильное?
— Сильное. Но, как я уже сказал, оно длилось лишь миг, а потом — словно отрезало. Может быть,
я просто отреагировал так на поле и это была всего-навсего вспышка воспоминаний.
— Полагаю, вы не думаете, что на борту эдого корабля есть летуны?
— Граф, к чему все эти вопросы?
— Просдиде меня, — сказал граф с гримасой, обнажившей желтые зубы. — Но мы некоторым
образом… обеспокоены вашим присудствием на борту.
— Обеспокоены? Почему?
— Как вы и сами признали, вы были очень близки с ними. Дак что, возможно, вы находитесь под
их влиянием. А вчера вечером мистер Джонсон, который, как отлично известно, сочувствует Сети,
посетил вашу каюту.
— Вы что, следите за мной? — Я был ошеломлен.
— Я обязан знать, что происходит на борту корабля.
— Ну, так может, вы знаете, что он приходил извиниться за то, что меня ударил, — сердито сказал
я. И вы должны знать, что он вовсе не сочувствует Сети. Он ненавидит летунов.
Лэттри сказал:
— У нас на Танзисе в таких случаях говорят, что он чудь-чудь перегибает палку.
— Но для того, кто читал его книгу, это же очевидно.
Теперь, в свою очередь, удивился граф:
— Вы читали его книгу?
— Сейчас читаю.
Голос Лэттри стал холодным.
— Могу спросить, где вы раздобыли этот экземпляр?
— Нет, не можете.
Граф медленно расположил шары заново. Натер кий мелом и короткими ударами начал
укладывать шары, пока стол не опустел. Закончив, он налил себе еще один бокал шампанского,
медленно выпил его и вновь наполнил бокал.
— Вы абсолютно правы, что не хотите говорить. Прошу прощения. Но разрешите мне дать вам кое-
какой совет. Не пыдайтесь пронести книгу через таможню. Вас арестуют. Эта книга на Танзисе
запрещена. Я не смогу вам помочь.
— Мы пока что не на Танзисе, — заметил я.
— Совершенно верно.
— Почему эта книга запрещена, граф?
— Герой романа — человек, которого взяла в плен и переориентировала Сеть. Его заставили
сражаться против законного правительства. Такое бывало и на самом деле. Многие армейские
подразделения правительства начинали сражаться друг с другом. А после окончания войны, можете
себе представить, как больно было для тех, кто пострадал от этой напасти, понять, что они подняли
оружие против своих же братьев и сестер. Еще хуже то, что никому нельзя было доверять. К счастью,
наше правительство предпочло гарантировать амнистию каждому, кто согласен был сдаться и пройти
обработку.
— Какую обработку?
— Своего рода стимуляцию мозга, как в психологическом, так и в религиозном аспекте. Она
очищает мысли.
— Похоже на промывание мозгов с примесью изгнания бесов, — заметил я.
— Как эдо ни называть, человек, обработанный таким образом, больше никогда не сможет попасть
под влияние Сети. А в эдом романе герой сопротивляется обработке. Он все еще страдает от
воздействия Сети, но скрывает свои мучения и от остальных, и от себя самого. Он гордится тем, что
делает. Читатель сочувствует его положению. Эдо уже достаточная причина, чтобы запретить книгу.
— Но я пока что прочел лишь о том, как герой пытается выяснить, что же на самом деле
произошло на потерпевшем крушение корабле.
— Эдот роман — провокация Сети, — невыразительно повторил граф. — Мистер Джонсон
находился под контролем Сети во время войны. Он не покорился обработке. Вполне возможно, он
попытается устроить саботаж, чтобы уничтожить корабль и сорвать мирные переговоры. Ему нельзя
доверять ни при каких обстоятельствах!
— Если ему нельзя доверять, почему же ваше правительство опять открыло ему визу?
— Я был против. Но я прошу вас, как человека, испытавшего всю мощь летунов на себе,
представить, что произойдет с вами, если вы окажетесь в этой книге. Вы думаете, это так,
развлечение, но, читая ее, вы позволяете Сети взращивать страх и сомнение в вашем мозгу, открытом
для влияния благодаря прекрасным описаниям города и силы любви героя к той девушке. Для нас это
несомненно. Эта книга — яд. Я советую вам уничтожить ее!
Книга вовсе не казалась мне отравленной, но, опять же, я не был танзианцем. Может, она и
вправду была ядом. Но не думаю, что запрещение любых новых идей, пусть даже вредных, — удачное
средство защиты от них.
— Граф, — сказал я, — может, оставим в покое книги и политику?
Он поклонился.
— Я уже сказал все, что хотел. Вы — колонист. А Министерство Колоний полагает, что цена
свободы — это изгнание с родины. Вот становится ли человек действительно свободным в изгнании
— это уже другой вопрос. Возможно, как раз об эдом следует узнать у мистера Джонсона.
Он плеснул остатки вина из бутылки в свой бокал. Мне он больше не предложил. Он видел, что я
едва пригубил свой. Он спросил, хочу ли я сыграть еще раз. Однако «Стелла» все время мягко
покачивалась, и шары на столе меняли свое положение практически после каждого удара, так что в
конце концов нам Пришлось сдаться. Я пожал ему руку, обещая подумать над всем, что он сказал
мне. У него достало хороших манер ничего больше не говорить мне насчет «К востоку от Луны».
6
Я не хотел себе в этом признаваться, но, покинув графа и выйдя из биллиардной, я был встревожен.
Может, Сеть и вправду способна контролировать человека так, что он даже не знает об этом. Я хочу
сказать, я всегда таил в душе обиду на Генри, поскольку он пытался заставить меня делать то, что
ему нужно, вознаграждая меня волной эмоций, которых я так жаждал. Но все это лежало на виду. А
кто знает, что они могли в действительности с нами сделать? Может, они способны замкнуть себя в
какой-то самой глубокой части нашего мозга, которую мы никогда и не используем сами? Или они
могут делать такое лишь с танзианцами? В конце концов все жители Танзиса — естественные эмпаты.
Может, они оказались просто более податливыми, чем мы?
Но ведь Джонсона тоже это беспокоило. Иначе — почему бы он так разозлился на графа? Я
подумал, что, вероятно, что-нибудь в романе поможет мне лучше понять все, что происходит.
Поэтому я решил еще раз вернуться к читнику и отправился к себе в каюту. Я открыл книгу, и вокруг
меня вновь забурлил жизнью город. Я опять был с Брэди, в его любимом кафе на бульваре Пеланк.
— Значит, вот и ты, — сказал Брэди. — А я все гадал, вернешься ли.
— Джордж Джонсон сказал, что я должен добраться до той части, где говорится про девушку, —
ответил я.
Брэди нахмурился.
— Малыш. Ты должен получше соображать. Тут тебе нельзя говорить о Джонсоне.
— Почему нет?
— Потому что я не хочу о нем слышать. Хочешь увидеться с девушкой — просто попроси, но не
говори со мной о Джонсоне. Он не принадлежит этому миру, capisce?
— Простите, — сказал я обиженно.
Он улыбнулся:
— Не расстраивайся, малыш. Ну, так на чем мы остановились?
— Девушка, — сказал я.
— Ладно. Девушка. — Он загасил свою сигарету и откинулся в кресле. — Я встретил ее после того,
как спер дневник из конторы Гарви Дента. Гарви был таким недотепой, мать его. Я знал, что
компания, в которой он служил, больше ему не доверяет. Ну вот, я украл этот дневник и сделал
копию, а потом проник в контору Гарви и подложил копию обратно. А оригинал оставил у себя.
После этого я провернул небольшую проверку. Там, в списке пассажиров, была одна девочка
тринадцати лет. Ее звали Бетт Кендалл. Я проверил еще кое-что и выяснил, что тут на Монт живет
некая Чейз Кендалл. Я взял дневник и отправился к ней.
Начало темнеть. На обеих сторонах улицы, под кронами пыльных деревьев зажглись цепочки
огней.
— Послушай, — сказал Брэди. — Мне трудно пересказывать все это. Как насчет того, чтобы
прогуляться в одиночку?
— Ладно.
Стоило лишь мне согласиться, как улица пропала. И я оказался у подножия горы Монт. На самом
деле это был утес, обрывающийся к востоку от города, и весь город был с него хорошо виден.
Известняковые глыбы все были изрыты жилищами, еще со средних веков и до сих пор там обитали
бедняки, у которых хватало силы и ловкости, чтобы карабкаться по подвесным лестницам, которые
построил город в конце прошлого столетия, когда у власти была Партия Прогрессистов. Теперь цепи
проржавели, лестницы порой обрывались. Нынешнему правительству, провозгласившему девиз:
«Работа, свобода и семья», не было никакого дела до починки лестницы в бедном квартале. Ничего
нет нового под небесами. Где бы не появлялось правительство, размахивающее именно этим
лозунгом, оно урезает рабочие места, пытается ограничить вашу свободу, а единственные семьи,
которые процветают при нем, — это семьи тех, кто находится у власти.
Сам-то я проехал в фуникулере от платформы у набережной, выбрался и побрел по узкой улочке,
которая все время петляла По склону, и, наконец, нашел тот адрес, что был мне нужен. Чейз Кендалл
жила в студии на самом верху шестиэтажного Дома без лифта. Я был очень разгорячен ходьбой, на
полдороге остановился и высунул голову из полукруглого окна на лестничной площадке, надеясь на
свежий ветерок. Но ветра не было.
Только тускло-бронзовый, мерцающий воздух отражался от крытых жестью крыш внизу. Я вытер
лицо носовым платком, поднялся на самый верх и нажал на кнопку звонка.
— Да? — раздалось из-за двери.
— Мисс Кендалл?
Спустя миг:
— Да, верно.
— У вас была сестра по имени Бетт?
Молчание.
— Меня зовут Брэди, мисс Кендалл. Я репортер. Я тут набрел кое на что, возможно,
принадлежащее ей. Дневник. Я надеялся, вы взглянете на него и скажете, подлинный он или нет.
Минул долгий миг ожидания прежде, чем дверь распахнулась. Внутри было темно и прохладно.
Лишь секунду спустя я разглядел обстановку комнаты: окна, занавешенные тяжелыми шторами,
камин, рядом с которым стояли шезлонг и пара кресел, крутые ступеньки ведущие на чердак.
— Пожалуйста, поднимитесь наверх, — раздался мягкий голос, сумрачный и прохладный, как и
сама комната.
Я взобрался по ступенькам. Там, наверху, горели свечи, единственная лампочка, свисающая с
потолочной балки, бросала узкий пучок света на пустой мольберт, и там стояла Чейз Кендалл, одетая
в серую шелковую пижаму с отложным воротничком и голубыми металлическими пуговицами. Ее
серебристые волосы были зачесаны на одну сторону и подрезаны углом, спускаясь от затылка к
линии челюсти. Они были гладкими. Гладкими как металл и того же металлического оттенка.
— Пожалуйста, станьте к свету, мистер Брэди.
Я отступил на шаг и позволил ей себя разглядеть. Она держала что-то в правой руке. Небольшой
крупнокалиберный пистолет. Тот, который танзианцы предпочитают для самообороны, и курок был
взведен. Миг спустя она поставила его на предохранитель и опустила в карман своей туники.
— Я живу одна, — сказала она. — Сами знаете, как онс бывает.
— Конечно. Я и сам держу свору волкодавов.
Она улыбнулась.
— Чаю хотите?
— Благодарю.
Чейз пододвинула кресло. Я сел, наблюдая, как она бросает лед в стакан и наливает из кувшина
холодный чай. Она протянула мне стакан и опустилась на табурет.
— Вы с Бетт были близки? — спросил я.
Она пожала плечами.
— Бетт была моей младшей сестрой. Родители отправляли ее сюда каждое лето.
— Зачем?
— Они говорили, что это обогатит ее опыт, мистер Брэди.
— И как же вы обогащали ее опыт?
Она зажгла коричневую танзианскую сигарету.
— Я рисовала. Ночами, когда становилось прохладней, я брала ее погулять по городу. Иногда мы
отправлялись южнее, на побережье. У меня коттедж в Налли.
— У вас есть ее фотографии?
Какой-то момент она раздумывала. Потом поднялась и включила еще одну лампу. Луч света упал
на портрет девочки. У нее были каштановые волосы, а лицо круглее, чем у Чейз, но серьезное,
холодное выражение глаз было таким же.
— Она очень хорошенькая.
Чейз выключила свет и опять села.
— Отчего же вы не показываете то, что принесли?
Я вынул дневник из кармана и протянул ей. Она провела пальцем по красной блестящей обложке.
Потом открыла, перевернула страницу, другую… Я не мог определить, что она чувствует. Видел
лишь, как ее холодный взгляд скользит по страницам журнала, и что-то во мне перевернулось.
Существует ли какой-то определенный момент, когда вы влюбляетесь? Не знаю. Может, это
случилось, когда она подняла глаза от распахнутой книжки.
— Почерк вроде ее. Но я думаю, что люди говорят иначе, чем пишут. Может, почитаете немножко
вслух?
Она передала мне книгу.
— Ладно, — и я начал читать. — «Сегодня убили капитана Харрис». — Тут я остановился и
поглядел на нее, чтобы понять, как она это воспримет.
— Пожалуйста, продолжайте.
— «Нас всю ночь так трясло, что никто не мог уснуть. Пассажиры просто бродят повсюду, пьяные,
накачанные наркотиками, перепуганные. Многие все еще разодеты в костюмы для Марди Гра. Иногда
можно увидеть, как целые компании бегут куда-то, сломя голову. Я слышала от Пауля, помощника
стюарда, что все магазины взломаны и разграблены. Он сказал мне, что я должна оставаться в своей
каюте, пока все не утихнет, но с системой очистки воздуха происходит что-то не то, я начала
задыхаться и вышла.
Я спустилась к прогулочной палубе. Там все время раздается ужасный шум. Корабль трещит,
скрежещет и разваливается. Внизу на палубе была большая суматоха. Пассажиры ринулись в главный
салон. Я спросила кого-то, что происходит, и мне ответили, что они собираются судить капитана
Харрис за то, что она отказывается развернуть корабль, так, чтобы он смог выбраться из шторма. Я
отправилась за остальными в главный салон. Там было полно народу, я протиснулась и встала у
одного из задних столиков. Капитана Харрис посадили в кресло. Она выглядела зеленой и больной. А
люди все выкрикивали всякие вопросы. Почему турбулентные потоки такие сильные? Почему она не
отослала назад во времени цилиндр, чтобы предупредить саму себя? Иногда она пыталась отвечать,

[djjaz63]

но тогда они начинали орать на нее. Это было ужасно!
Потом, внезапно, корабль сильно дернулся и все попадали, и пока они еще не пришли в себя после
падения, капитан медленно встала. У нее на лице было такое ужасное выражение… Они сняли с нее
фуражку, и волосы свободно падали ей на плечи. Из них до сих пор торчало несколько шпилек. Она
начала говорить. Она сказала: «Вы — причина этой бури. Возвращайтесь в свои каюты, все вы! Это
ваш страх разрушает и поле и корабль. Если вы все просто ляжете, и примете снотворные таблетки, и
уснете, то, когда вы проснетесь, буря будет позади!»
И, как только она это сказала, я увидела, как что-то белое полетело к ней из толпы. Это была
чашка, и она ударилась о висок, и разбилась, и капитан просто упала — очень быстро. После этого
все, крича, ринулись туда, где она лежала. Началась суматоха, меня оттолкнули от стола, за который
я держалась, и протащили вперед, к тому месту. Я не хотела туда идти, но ничего не могла сделать.
Потом я задела за что-то ногой и поглядела вниз — это была фуражка, а за ленточку зацепилась
заколка…»
Я прекратил читать.
— Вот она, эта заколка, она приколота к странице, — сказал я и протянул дневник, чтобы показать
ей. Окна чуть дребезжали в рамах, пламя свеч заколебалось, и тени, пересекающие комнату,
дрогнули. Края тяжелых занавесок зашевелились, подметая пол.
— Погода меняется, — сказала она.
Я почувствовал озноб. Всегда ощущал его перед бурей. Ветер и запахи, носившиеся в воздухе
вызывали странное чувство — словно я о чем-то забыл, а теперь должен был вспомнить. Должен был
вспомнить, но на месте воспоминаний была одна лишь пустота. Что-то однажды случилось со мной
после бури, но я никак не мог сообразить — что именно.
— Это Бетт, — сказала Чейз. Потом, миг спустя: — Я могу его взять?
— Конечно.
— Вам не обязательно уходить.
Но я все равно ушел. Я испугался той пустоты внутри себя. Боялся, что она проглотит все мои
чувства к Чейз и не хотел, чтобы это произошло. Я сказал, что мне еще нужно отправить кое-какую
почту, вышел из дому и спустился до остановки фуникулера. Оператор уже ушел домой, но можно
было запустить машину монеткой. У меня были лишь бумажные деньги, а разменный автомат
оказался неисправен, поэтому мне пришлось спускаться к реке по старой тропе, мимо пещер. В
нескольких горели костры, а один или два раза я увидел, как за мной следят глаза голодных
обитателей пещерных жилищ. Я знал, что они рассматривали меня как потенциальную жертву, но
мне было все равно. Мне вообще было все равно. Я хотел, чтобы они вышли ко мне, и тогда бы я
сделал так, чтобы и им было все равно. Может, они почувствовали, что так оно и будет. Во всяком
случае, никто ко мне не вышел.
Затем, неподалеку от реки, где воздух был горячим и тяжелым, Мэтью Брэди вернулся. Он
подошел ко мне, и я опять стал самим собой.
— Понимаешь, что со мной творится, малыш?
— Думаю, да, — ответил я неуверенно.
— Расскажи, — велел он.
— Ладно. Она очень красива. Вам хотелось бы полюбить ее. Только вы ничего не можете
чувствовать, потому что внутри у вас все мертво.
— Не все мертво. Той части, что не умерла, от этого очень плохо.
— Мне очень жаль.
— Не жалей, малыш. Я просто предупреждаю тебя, что если ты собираешься продолжать, с тобой
случится то же самое.
— Нет, не случится, — ответил я. — Это же только роман. Это не на самом деле.
— Нет? Ты думаешь, все это не на самом деле?
Внезапно земля у меня под ногами отчаянно затряслась, и мне пришлось схватиться за корень,
торчащий из речного обрыва, чтобы не свалиться в воду. Я искал глазами Брэди, но он исчез, и река
тоже. Я оказался в задымленном коридоре, приглушенные взрывы сотрясали палубу, а мимо
проносились смутные силуэты в красных и черных одеждах. Я был испуган. Я отчаянно хотел
оказаться дома, с мамой, и жуткое, тоскливое ощущение подсказывало мне, что я вот-вот умру.
Я очутился на «Утренней Славе».
— Ладно! — заорал я. — Прекрати!
Все прекратилось. Весь в поту, я все еще держался за корень на берегу.
— С тебя хватит реальности, малыш? Потому что именно с этим тебе придется иметь дело. — И
Брэди пошел прочь.
— Эй, подождите минутку!
Но Брэди, казалось, растворился в облаке пыли, клубящейся над зеленой мутной водой. Потом и
река, и все остальное вокруг меня расплылось, и я опять оказался в своей каюте, на койке, весь
мокрый, с читником в руке.
«Стелла» подпрыгивала, точно автобус на очень ухабистой дороге.
7
Я сел. До меня доносился низкий гул, проникающий сквозь палубы и палубные переборки. Затем
ударили склянки — мягко, трижды, потом еще три раза и в ногах моей койки появилось изображение
капитана Признера.
«Всем пассажирам корабля. Прошу прощения за беспокойство. Однако в настоящее время мы
проходим через турбулентный поток. Это иногда случается во время рейса и обычно продолжается не
более часа-другого. Хочу заверить всех, что поле корабля находится в идеально устойчивом
состоянии и что автоматические амортизаторы в скором времени сгладят качку. В настоящее время
прошу вас не беспокоиться и продолжать отдых. Все корабельные службы работают и все
развлекательные мероприятия, в том числе и празднество Марди Гра, пройдут, как и было намечено.
Все, у кого незначительная турбуленция вызывает неприятные ощущения или тошноту,
пожалуйста, позвоните вашему стюарду. Он или она будут счастливы предложить вам на выбор
несколько очень эффективных приспособлений. — Капитан улыбнулся и показал себе на запястье. —
Я знаю, что они эффективны. Сам ношу браслет против давления по той же причине. Повторяю —
беспокоиться не о чем. Благодарю за внимание».
Колокол звякнул вновь, а изображение капитана исчезло. «Стелла» продолжала раскачиваться.
Я вышел из каюты. Члены команды протягивали опорные канаты сквозь петли на переборках и в
проходах салонов и кафе. Они двигались отработанно, используя паузы между толчками, и не
казались чрезмерно обеспокоенными. Пассажиры тем временем медленно продвигались вдоль
канатов, вцепившись в них так, словно находились на краю утеса. Я миновал ресторан, где люди пили
из чашек и бокалов с широкими донышками. «Видимо, «Стелла» была хорошо оборудована на случай
турбуленции», — подумал я. Мне не хотелось употреблять слово «шторм». Просто турбуленция, как и
говорил капитан. Она иногда бывает — не всегда, но часто.
Однако на пути к лифту я наткнулся на пожилую женщину, которая держалась за канат. Она,
казалось, задыхалась и глядела на меня испуганно и растерянно. Неожиданно колени у нее
подкосились и она начала падать, но я подхватил ее под руку и помог выпрямиться.
— Ох, благодарю вас, — сказала она, — не знаю, что со мной творится.
— Хотите, помогу вам добраться до каюты? — предложил я.
Я думал, она рассыплется в благодарностях, но вместо этого ее глаза сузились.
— Зачем вам нужно в мою каюту? — резко спросила она.
— Ну, может, вы полежите немного…
— Нет, — сказала она, напрягшись.
— Но, мадам, вы неважно выглядите…
— Я сказала — нет! Помогите! Стюард, помогите мне!
Я отпрянул от нее. Она вопила, задрав голову, и я почувствовал, как на меня накатывает
чудовищная паника, так что я едва-едва не заткнул ей рот руками, чтобы заставить ее замолчать.
Может быть, я бы так и сделал, если бы не появился стюард.
— Что стряслось, мадам? — спросил он.
— Он пытался меня ограбить! — закричала она, ткнув в меня трясущимся пальцем.
— Что он взял, мадам?
— Да пока что ничего. Но он пытался!
Стюард взглянул на меня.
— Вы арестованы, сэр. Пожалуйста, оставайтесь здесь до моего возвращения.
— Что?
— Пожалуйста, сэр, — добавил он шепотом. Даме же он сказал: — Благодарю вас за помощь в
поимке преступника, мадам. — И увел ее. Миг спустя он возвратился.
— Спасибо за то, что подыграли мне, сэр. Иногда бывает необходимо немного солгать людям,
когда им не по себе.
— Такое часто случается?
— О да, сэр. Во время турбуленции уровень тревожности обычно повышен. Кстати, сэр, тут у меня
для вас летающий цилиндрик.
Я ухватился за перила и отвернул крышечку. Записка, свернутая внутри, была написана на
зернистой корабельной бумаге Судя по почерку, писали ее в спешке:
«Я пыталась заняться оральным (зачеркнуто) сексом с Джи-Ди на капитанском мостике. Мы попали
в бурю, и я захотела заняться с ним любовью, но он остановил меня потому что знал, что это
нехорошо, потому что…»
Я перечитал ее шесть раз.
— Это не розыгрыш? — спросил я стюарда.
— Конечно, нет, сэр, самая настоящая записка.
— Когда она была отправлена?
— Скорее всего завтра, сэр. Где-то около того. Проштемпелевана на капитанском мостике.
Прежде чем я успел спросить у него что-нибудь еще, «Стелла» резко содрогнулась. Можно было
услышать, как в каютах бьется посуда. Потом корабль успокоился, осталась лишь легкая вибрация.
Раздался тихий звук «бррр», и стюард достал переговорное устройство из-за пояса и поглядел на
дисплей.
— Сэр, если у вас нет во мне срочной надобности, то я пойду — у меня куча вызовов на этой
палубе.
— Не можете ли сказать, где сейчас Одри Пеннибэйкер?
— Конечно, сэр. — Он покрутил колесико переговорного устройства. — Да, вот она. Палуба
G. Гостиная Тропикана. Я могу попросить стюарда палубы G связать ее с вами.
— Не нужно. Я сам ее отыщу.
Я спустился в лифте до палубы G и отыскал гостиную Тропикана. Зашел, не постучавшись. Одри
сидела за столом со своим отцом и с кем-то еще из штата Возрождения.
— Джи-Ди! — удивленно воскликнула она.
— Могу я поговорить с тобой минутку?
— Мы тут как раз обсуждаем кое-что, — сказала она, взглянув на отца.
— Да поговори ты с мальчиком, — сказал преподобный Пеннибэйкер. — Похоже, он чем-то
здорово обеспокоен.
— Я ненадолго, папа. — Она поднялась, взяла меня за руку, и мы вышли в коридор.
— Что случилось, Джи-Ди?
— Взгляни вот на это. — Я протянул ей записку. Одри прочла ее и густо покраснела.
— Может, вы объяснитесь прямо сейчас, мистер? — сказала она сердито.
— Это твой почерк?
Одри с напором сказала:
— Я никогда не писала этого. И я бы ни за что этого не сделала!
— Одри, это было послано с капитанского мостика завтра. Стюард говорит, ошибки нет.
Глаза Одри вспыхнули.
— Ты читал эту лживую книгу, да?
— Книга не имеет никакого отношения к этой записке.
— Я так и знала! С первого взгляда на тебя ясно, что ты Побывал в этой омерзительной книжонке.
Ты и сейчас весь переполнен ею, разве нет? У тебя грязные мысли. Ну и думай о чем хочешь, только
держись от меня подальше! Я больше не хочу с тобой разговаривать.
В этот момент появился преподобный Пеннибэйкер.
— Из-за чего скандал, а, дети?
Одри бросила на меня холодный высокомерный взгляд.
— Ты только погляди на эту записку, папа, — воскликнула она. И прежде чем я успел сказать хоть
слово, протянула ее отцу. Преподобный Пеннибэйкер медленно прочел ее, потирая затылок. Я
напрягся, ожидая, что он вот-вот бросится на меня и придушит, но вместо этого он взглянул на нее.
— Но ведь это твой почерк, дорогая.
— Папа!
— Разумеется, ты ничего подобного никогда не делала. Но я всегда говорил в своих проповедях,
что все эти летающие цилиндры никогда не были частью Господнего промысла.
— Что! — воскликнула Одри. — Папа, он же обвиняет меня в чем-то ужасном! Ты только посмотри
на зачеркнутые слова!
— Не написал же молодой человек эту записку сам, дочка. — Он поглядел на меня и странно
улыбнулся. — Но я всегда чувствовал, что эти вести из будущего никому не идут на пользу. Человек
не должен знать о своей судьбе — это противно природе. Такое знание меняет его. Он пробует
изменить будущее, но своими действиями только заставляет свершиться как раз те события, которых
он и пытался избежать. Древние греки очень хорошо понимали это.
— Я не хотел, чтобы эту записку видели вы, сэр, — сказал я.
— Ничего плохого не случилось. Ведь никто пока не сделал ничего неподобающего, не правда ли?
— Разумеется нет, папа!
— Ну тогда все в порядке! — С этими словами преподобный Пеннибэйкер скатал записку в шарик
своими большими ладонями. Потом прошел в коридор и кинул шарик в мусоропровод.
— Ну вот, сынок, — сказал он, вернувшись. — Я снял с тебя твою ношу. А теперь давайте больше
не вспоминать об этом. — Он отечески улыбнулся. — Еще что-нибудь?
— Нет, — ответил я, обиженно взглянув на Одри. — Думаю, нет.
— Ну и ладно. Нам еще нужно тут кое-что проработать, если вы не возражаете.
— Конечно. Простите, что прервал вас.
— Не беспокойся, сынок. Увидимся на Большом Балу.
Одри, так и не взглянув на меня, вошла в дверь, которую отец придержал для нее, и они вернулись
в гостиную.
8
Я был расстроен и отправился разыскивать человека, который, как я полагал, единственный сможет
растолковать мне, что произошло. Джорджа Джонсона. Я позвонил в дверь каюты и услышал звук
отодвигаемого кресла, а потом — тяжелые шаги. Дверь отворилась. Джонсон был без рубашки — в
одних лишь шортах и сандалиях. Длинные седые волосы свисали на глаза. Его широкая грудь тоже
поросла седым волосом. Кожа была дряблой и старческой.
— Какого черта тебе тут нужно?
Я рассказал ему о цилиндрике и о том, что преподобный Пеннибэйкер сделал с запиской. Джонсон
с минуту раздумывал.
— Оральный секс, а? Так как же ты собираешься убить время до завтра, малыш?
— Да я не об этом беспокоюсь, — сказал я сквозь зубы. — Думаю, мы попали в шторм.
— Ладно, не психуй. Заходи. — Он отодвинулся, и я вошел в комнату.
Ничего неопрятнее я до сих пор не видел. Весь пол был сплошь заставлен грязными тарелками,
пустыми стаканами и бутылками. Одежда валялась повсюду. На столе тоже был навален какой-то
хлам. В каюте стояла включенная записывающая аппаратура, а перед ней — черная антикварная
пишущая машинка, ощетинившаяся воткнутыми в нее записками. За ней лицом к стене повернута
видовая пластина с чьим-то портретом. В лучах света плясала густая пыль. Аккуратно выглядел лишь
ряд пустых бутылок под умывальником. Джонсон наполнил чайник водой и поставил его на горелку.
Тот сразу же закипел, и он Налил кипяток в чашку, на верхушке которой был укреплен конический
фильтр.
— Хочешь кофе? Настоящий.
«Ох уж эти земляне с их «настоящим» кофе», — подумал я, вспомнив, как обожали кофе Ирен и
Горди. Мне было немного больно думать о них, и я стал виновато гадать — не начались ли у них из-
за меня неприятности?
— Нет, спасибо.
Джонсон подошел с дымящейся чашкой. Рядом с койкой стояло кресло, загроможденное
бумагами, микрокнигами-справочниками, конвертами и почтовыми цилиндриками. Он отодвинул
гантели, чтобы освободить немного места и сесть, но, когда он нагнулся, корабль накренился и кофе
пролился Джонсону на голые колени.
— Ах, дерьмо! — заорал он, подбирая с пола какое-то нижнее белье, чтобы вытереться. Наконец,
он закончил и уселся.
— Вас это не беспокоит? — спросил я.
— Что?
— Вся эта суматоха на корабле?
Джонсон отхлебнул кофе.
— Черт, ну и горячий же! — Он потряс головой, точно крупный лев. — Не заметил, малыш, и
знаешь, почему? Я работал!
— Работали? Над чем? Над романом?
— Вот именно, черт побери, над романом! Я и сам не могу поверить. Проснулся сегодня утром и
подумал об этом рыжем сукином сыне и сказал себе — вот теперь у меня есть злодей. Так что я
запустил печатное устройство и будь я проклят, если не навалял целый эпизод. — Он обернулся и
показал на ряд пустых бутылок под умывальником. — Погляди-ка! Я опустошил все в раковину.
Теперь я на коне, малыш! Я напишу такую книгу, что все с катушек съедут! И никто больше не скажет,
что я исписался!
— Это здорово, — ответил я. — Ив самом деле здорово. Но как насчет этой записки? Мы и вправду
попали в шторм?
— Черт, да я не знаю. Шторм — забавная штука. Тут действует куча факторов. Ты видел когда-
нибудь фильм про мост в штате Вашингтон?
— Нет. — Я даже не знал, где находится этот самый штат Вашингтон.
— Пару столетий назад построили подвесной мост через расселину Такома. Этакую новомодную
облегченную конструкцию. А для того, чтобы укрепить поверхность моста, под его края подвели Н-
образные блоки. На чертежной доске все это смотрелось отлично, но конструкторы не учли
аэродинамическое воздействие ветра, который дул со дна ущелья. Однажды он начал дуть под
прямым углом к плоскости моста, тот стал раскачиваться и по случайности частота так совпала с
колебаниями тросов и креплений, что качка делалась все сильней. Мост изгибался и скручивался,
словно резиновый, и наконец просто рухнул в реку. Занятная штука. Его отстроили заново, сделали в
боковых блоках прорези, и все наладилось.
С нашим кораблем то же самое. Со времени «Утренней Славы» многое изменилось. Обшивку
укрепили. И добавили несколько приспособлений, которые можно применить, если пассажиры
рехнутся. Теперь у них если газ. Если дела пойдут худо, они просто повырубают всех. Поле
стабилизируется, мы перевалим через критическую точку и проснемся уже на Танзисе. — Он встал и
вывалил кофейную гущу в умывальник. — Так чего же ты от меня хочешь, малыш? Может, хочешь
подняться на мостик и сказать Майку, что тебе охота покомандовать в его кресле?
— Ох, заткнись!
— А знаешь, что я думаю? Лично я думаю, ты так суетишься, потому что втрескался в эту
девчонку.
Я был ошарашен и хотел отрицать это, но не мог.
— Черт, да я не упрекаю тебя. Ты попал в самую гущу трагедии.
— Какой трагедии? — кисло спросил я.
— Той самой, малыш. Ты хочешь девушку и не можешь ее заполучить. Об этом я и писал в первой
своей книге. Брэди нужна Чейз, но она не принадлежит ему. Не так, как он хочет. Отпадная тема для
любого романа. Двое принадлежат друг другу, но не могут быть вместе. И чем непонятней причина,
тем лучше. Почему бы Монтекки не ладить с Капулетти? Да черт его знает! Но все вечно так
закручено, что и деться некуда. Людям такое нравится. Если все это случается не с ними лично,
разумеется.
Джонсон потрепал меня по плечу.
— Не унывай, малыш! Любовь всегда удается чем-нибудь, Да изгадить. И это неплохо, а то
влюбленного вечно распирает энергия, мать его. Чересчур много внимания одному-единственному
человеку. А нужно использовать часть этой энергии для того, чтобы вскарабкаться на какую-нибудь
другую гору. На любую гору. Если не сделаешь этого, она тебя спалит дотла. А если ты попытаешься
удержать ее внутри… Черт, тогда и поимеешь дело с самим собой.
— Большое спасибо.
— Не надо это так воспринимать. Вот проклятье, хотел бы я оказаться сейчас на твоем месте.
Знаешь, когда мне было столько же лет, сколько тебе, я обычно присматривался к парням, в точности
таким, как я сейчас. Толстые старые богатые пердуны, у которых всего и забот-то, что просиживать
задницу и хвастаться былыми приключениями, да еще тем, сколько всякого дерьма они могут купить
за свои деньги. Я поклялся себе, что никогда не стану похожим на них. Но тут ничего нельзя сделать.
И знаешь, почему? Потому что все опускают руки. Как только что-то удается, опускают руки, потому
что борьба изматывает. Ты начинаешь внимательно смотреть по сторонам, чтобы избежать ударов.
Появляется нюх на неприятности, и, как только чуешь их, тут же убираешься куда подальше. Даже
если неприятности тебе только на пользу. Как мне, например. Вот дерьмо, да у меня не было никаких
неприятностей целые годы!
— Но ведь вы же скандалист, — сказал я. — Вы же вечно влезаете во всякие драки!
— Какая же это неприятность? Мне нравится драться. Неприятности — это то, чего ты не любишь.
То, чего боишься Как раз это и вдохновляет меня, малыш. Я видел, как ты выскочил навстречу
неприятности. Ты не раздумывал дважды. Вот я и вернулся к себе, чтобы как следует подумать. Я
сказал себе «Джонсон, либо ты превратился в одну из этих старых богатых вонючек, и, в таком случае,
ты должен оказать этому миру любезность и прострелить себе голову, либо в тебе осталось хоть что-
то от этого мальчика». Эй! Давай-ка сюда.
И он приподнял кресло, стоявшее рядом с рабочей аппаратурой. Я подошел и уселся. Передо мной
в воздухе розовыми и зелеными красками переливался экран. Я ткнул в него, и мой палец прошел
насквозь.
— Ох, да ладно тебе. Не валяй дурака, точно кот перед зеркалом. Вот. Печатай. Эль. Е. О.
Я поглядел на три ряда клавиш, нашел «Л» и нажал. Лишь только я сделал это, из ящика выскочил
рычажок и ударил по твердому резиновому валику, укрепленному сзади на движущейся каретке. Я
нажал на «Е», потом на «О», и парящий передо мной экран окрасился глубоким винным цветом.
— А теперь нажми на пробел. Вот эта длинная штука внизу.
Я сделал это, и фигура на экране повернулась ко мне лицом.
— Это же преподобный Пеннибэйкер!
— Нет. Это — Лео Заброди. — Человек на экране был одет в длинную черную рясу и пыльные
башмаки. Он был моложе преподобного Пеннибэйкера и немного стройнее, но это определенно был
он, вплоть до морковно-рыжих волос.
— На Танзисе нужно получить лицензию, чтобы зарабатывать деньги, проповедуя на улицах. Лео
— уличный проповедник. Причем, хороший. Я написал эпизод с ним и новым моим героем. Вот,
напечатай «полиция» и опять нажми на пробел.
Когда я сделал это, то почувствовал, как поднимаюсь, съеживаюсь, разворачиваюсь, и, наконец, я
очутился внутри экрана. А Джонсон глядел на меня сверху вниз: руки скрещены, на лице усмешка.
— Ну и как тебе нравится, малыш? — спросил он.
— Что вы со мной сделали?
— Что я мог с тобой сделать? Ты же сам сказал, что хочешь посмотреть, над чем я работаю.
— Сынок! Эй, сынок!
Я обернулся. Мы были на теннисном корте. Человек в аккуратном зеленом комбинезоне поливал
плотно утрамбованную красную глину из шланга.
— Сынок! По-английски говоришь?
По посыпанной гравием дорожке ко мне приближался Заброди. Под мышкой он нес книгу, а плечи
и ботинки у него были присыпаны красной пылью. Подойдя, он, казалось, заполнил собой все
пространство. От него исходила уверенная, всеведущая сила. Так, словно он считает себя Богом,
подумал я. Площадным Богом с рыжими развевающимися волосами.
— Болтаешься без дела, сынок?
— Что вы сказали?
— Я сказал — болтаешься тут без дела?
— Я сюда приехал лето провести, — ответил я. А сам подумал: «Джонсон теперь все сделал иначе.
Он писал своего главного героя с меня».
— Просто в городе?
— Здесь и на побережье, — ответил я.
Я и в самом деле помнил, как ездил на побережье: океан пах здесь совсем иначе, чем в Гавани, —
острее, мягче. В Гавани я никогда бы не вошел в воду. Я думал, она должна быть едкой. И что в ней
живут всякие твари, которые слопают тебя в один миг. Но тут, в Налли, поплавать было здорово. Вода
здесь теплая и чистая, а коттедж, принадлежащий хозяйке, у которой я гостил, крыльцом выходит на
дюны. На столе всегда стояли свежие цветы, обеды были долгими, а в бокалах плескалось
голубоватое вино из долины Коутса, лежащей за кромкой дальних холмов. И, конечно, Она.
«Она», — подумал я. Она все еще была там, на побережье, без меня. Мы поссорились. Она сказала,
что рай не по мне, и, думаю, она была, в общем, права.
— Бродячая жизнь — одинокая жизнь, не так ли, сынок? — участливо спросил Лео Заброди,
возвращая меня к действительности. — Похоже, тебе нужен кто-то, с кем ты смог бы поговорить.
— Не хочу я разговаривать.
— Это не бесплатный разговор, сынок, — сказал Заброди. — За такой разговор нужно платить.
— Платить? — рассмеялся я.
— Я обнаружил, что люди готовы платить за что-то действительно стоящее. А когда они и вправду
платят, они тем самым полностью готовят себя к доброй вести, которую я им несу.
— Какие в этом городе могут быть добрые вести? — спросил я.
— Хочешь услышать? — Заброди склонился надо мной. — У меня есть кое-какая новость, которая
могла бы заинтересован тебя, сынок. И ты можешь узнать ее всего за луи. За одну единственную
медяшку.
— Что за новость? — спросил я.
Он все глядел на меня, и на миг я почувствовал, как тен счастья, напоминание о том, как я был с
ней, заставила серди сжаться. И я знал, что это он сделал со мной такое.
— Ладно, — сказал я. — Выкладывайте.
— Один луи. Ведь это не много, верно, сынок? Знаешь ли, обычно я запрашиваю три. С тебя я беру
с особой скидкой, как с бродяги.
— Ладно, — ответил я, убеждая себя, что даю ему деньги, чтобы он отвязался. На самом-то деле, я
вновь хотел испытать то чувство любви. Может, теперь, раз я заплатил, он отпустит мне большую
дозу? Я протянул ему монетку. Он потер ее пальцами, поглядел на свету и спрятал в карман своего
облачения.
— Спасибо. А теперь, если ты закроешь глаза…
Я зажмурился. Но все же я мог видеть. Я смотрел в серо-зеленый простор. Это бы тот цвет,
которым Генри пользовался в самом конце, цвет, который он называл «просторным». Он и вправду
был просторным, и серо-зеленым, и насыщал, и ласкал, и успокаивал. Я почувствовал покалывание в
основании шеи.
Потом в полную силу на меня обрушился контакт Сети. Я не был готов к нему, и у меня
перехватило дыхание. Сеть навалилась на меня. Я чувствовал лишь примитивное, отчаянное-желание
уцелеть. Так, словно Сеть была человеком, пытающимся удержаться на краю обрыва. «Они
сконцентрировались на корабле, — подумал я. — Они пытаются успокоить пассажиров». Я открыл
глаза.
— Почему им так важен этот корабль? — спросил я, но Заброди меня не слышал. Он глядел на
что-то поверх моего плеча. Я обернулся и увидел Джонсона, который тоже глядел на меня, и я
оторвался от экрана, развернулся и с силой опустился в кресло.
— Предполагается, что он смотрел на легавых, — сказал Джонсон. — Те как раз собирались
арестовать Заброди за проповедь в парке, поскольку это не оговорено его лицензией.
— А причем тут Сеть? — спросил я.
Джонсон нахмурился.
— Ты о чем?
— Я заплатил Заброди, и он велел мне закрыть глаза, и, Когда я сделал это, уловил Сеть. Они
сфокусировались на этом корабле. Они стараются, чтобы все сохраняли спокойствие. Почему?
— Ты мелкий сукин сын. Никакой Сети в этом эпизоде не было.
— А я говорю, была.
Джонсон сжал зубы.
— Послушай. Я показал тебе эту штуку, потому что думал, ты оценишь. Я тридцать лет не мог
написать ничего подобного. А ты мне толкуешь про сраную Сеть. Ты наслушался этого ублюдка
Лэттри. Ага, я знаю, что ты говорил с ним сегодня утром! Что он сказал? Что я мшу писать, только
когда летуны за меня нажимают на клавиши?
— Говорю же вам…
— Нет. Это я тебе говорю. Выметайся отсюда.
— Пожалуйста, Джордж, послушайте меня! Я же не граф! Я уже три раза их чувствовал. Вы же
знаете, что у меня повышенная чувствительность к летунам! Зачем бы мне лгать? Вы ведь репортер,
верно? Разве вам не хотелось бы узнать, что происходит?
Джонсон уставился на меня нос к носу. Его дыхание отдавало тминным печеньем, которое он
жевал все время, пока я был в каюте.
— Полегче, собака-поводырь. Я тебе не репортер вонючий. Я писатель! А теперь убирайся отсюда к
чертовой матери!
— Послушайте…
— Вон!
Он толкнул меня. Дверь позади отворилась, каблуки мои скользнули по палубному настилу, и я
вылетел в коридор.
— Иди ты в задницу! — прорычал он, и дверь захлопнулась.
9
Я был смущен и рассержен и какое-то время так и лежал на настиле в конце коридора.
— Сам иди в задницу! — проорал я в ответ закрытой двери.
— Сэр? Что-то не так? — Это был стюард. Он подошел сзади.
— Что вам нужно? — кисло спросил я.
— У меня для вас записка от мисс Пеннибэйкер. — Он протянул руку и помог мне подняться. —
Она спрашивает, удобно ли вам присоединиться к ней сейчас в Пальмовом Дворике?
— Ладно. Я сейчас спущусь.
Я спустился на Прогулочную палубу. Она была переполнена пассажирами, одетыми в балахоны
гильдий, сияющие шелка отливали алым, золотым и зеленым. Напрягшись в ожидании возможного
контакта с Сетью, я прошел в садовую калитку, но никакого контакта не было, лишь странная,
покалывающая вибрация, казалось, пронизывала насквозь, и меня слегка замутило. Озираясь в
поисках Одри, я все гадал, как это могут люди находиться здесь и не чувствовать, как сквозь них
просачивается поле. Может, только я один. Может, один лишь я не думал, что оно — как там сказала
Одри? Ласкающее.
Наконец, я увидел ее. Она сидела на скамейке рядом с фонтаном. Одри помахала мне рукой, и я
подошел.
— Спасибо за то, что пришел, — сказала она. — Я не знала, захочешь ли ты видеть меня.
— Все в порядке, — холодно ответил я.
— Ох, Джи-Ди. Прости меня.
— За что?
— За то, что я так на тебя рассердилась. Отдала записку папе. Может, мне не следовало это
делать.
— Я думал, Пеннибэйкеры всегда делают то, что следует.
Одри опустила глаза.
— Что ж, полагаю, я заслужила это. Но ты должен знать, что после того, как ты ушел, я все думала
о том, как папа даже бровью не повел. Джи-Ди! Я кое-что поняла. Он стал странным с тех пор, как мы
покинули Гавань.
«Тебе-то откуда знать», — подумал я, а вслух спросил:
— Странным? Каким образом?
— Во-первых, он какой-то рассеянный. Говоришь с ним, а он словно где-то далеко. Перед тем, как
ты вошел, мы пытались разослать остальные заявки и продумать нашу роль на параде Большого Бала.
Он любит Марди Гра, Джи-Ди, но в этот раз он почти не обращал ни на что внимания. Я очень
беспокоюсь. Может — его и впрямь обработали?
— Насчет обработки, — сказал я, — погляди на тех троих.
И я показал на столик, стоящий чуть в стороне. Вкруг него сидели трое, каждый уставился в
читник. Они так погрузились в чтение, что лица у них были пустыми, даже глаза не мигали.
— Тут полно читающих, — заметил я.
Одри огляделась.
— Практически каждый, — сказала она.
— Извини Одри, я на минутку. Только посмотрю, что они читают.
Я направился к ближайшему столику, но далеко уйти не успел. «Стелла» внезапно содрогнулась,
на секунду замерла, а потом, чудовищно накренившись, начала заваливаться на правый борт.
На миг все застыло. Затем поднялся шум. Он был похож на взрыв, но взрыв продолжительный,
грохот, треск, которому эхом отозвалась вся мебель на корабле, каждый незакрепленный предмет, и
все это — и пассажиры тоже — медленно повалилось в центральную полость корабля. Что-то
случилось с гравитацией. Я ухватился за столешницу и понял, что легко могу удерживаться даже на
одной руке. Оглянувшись, я увидел Одри, которая парила, опускаясь на первый уровень террас,
выходящих на Пальмовый Дворик. Она брыкалась и пыталась подплыть по воздуху назад ко мне.
Потом стол, за который я ухватился, отделился от палубы. Меня протащило, перевернуло, и, миг
спустя, я уже парил над спинкой какого-то кресла, а мимо летел еще один стол, на котором все еще
стояла чашка и тарелка с салатом. Я отлетел в сторону и ухватился за одну из больших пальм. Одри

[djjaz63]

нигде не было видно. Я вскарабкался пс стволу до кроны, уцепился за листву и попытался
успокоиться.
Люди орали и визжали. Водяная пыль водопада оседала у меня на Лице, волосах. «Стелла»
дрожала, пытаясь выпрямиться, точно старая лошадь, которая упала и не может как следует
подняться. Я был безумно напуган, а потом вновь почувствовал себя странно, и ощутил их. Сеть
обрушилась на меня изо всех сил: меня обожгло болью.
До сих пор она никогда не делала мне больно, но сейчас вливалась в меня, точно расплавленный
свинец в глотку. И я понял причину: страх. Сеть была напугана тем, что происходило на «Стелле». Я
чувствовал, что здесь были летуны — испуганные, не желающие умирать. И Сеть старалась защитить
их. Я чувствовал, как она концентрирует свои усилия и почти видел, что происходит дома, на Дереве:
все движение остановилось, все дела отложены, никакого жужжания, никаких полетов. Все
стягиваются и концентрируются на том, чтобы дотянуться до своих собратьев сквозь пустоту. И пока я
прислушивался, то почувствовал, как успокаивающая волна захлестывает меня. Пассажиров они тоже
старались успокоить.
Потом, чудовищным усилием, «Стелла» выпрямилась. Все, кто упал на левый борт и не зацепился
за перила или за деревья, опять полетели через палубы. Сеть не удержала контакт. Он прервался и
исчез, оставив после себя лишь ощущение страха. Дерево, за которое я держался, выгнулось назад,
затем прокатился еще один долгий грохот крушения — точная копия первого, «Стелла» тяжело
содрогнулась, и страх, который испытывали пассажиры, распространился вокруг. Он захлестнул всех.
Вновь восстановилась гравитация, на палубу тяжело начали валиться вещи и пассажиры. Повсюду
метались люди. С пальмы казалось, что яркие одежды движутся в каком-то странном танце. Потом
глаза у меня заслезились, в ноздри ударил резкий запах, и я стал тяжелым и вялым. Вопли начали
стихать. Я заморгал, огляделся и увидел капитана Признера. Он казался гигантом, возвышающимся в
самом сердце корабля. Фуражка у него была огромная, точно крыша дома, и просвечивала.
Он начал говорить.
— Внимание: всем пассажирам корабля и команде. Мы только что получили серьезный крен на
левый борт. Мы принимаем все меры, чтобы он не повторился. Однако из-за создавшихся на корабле
определенных эмоциональных условий, я не могу гарантировать, что весь наш дальнейший путь
будет свободен от турбулентных потоков. Поэтому я активировал газогенератор, связанный с
системой жизнеобеспечения.
— Теперь вы вдыхаете успокаивающий газ. Он рассчитан на сперва постепенное, а затем —
моментальное действие. Вначале он оказывает успокаивающее воздействие, которое вы и ощущаете в
настоящую минуту. Спустя некоторое время за ним последует внезапная потеря сознания, которая
будет продолжаться, пока газ закачивается в помещения корабля. Членам команды, получившим
антидот, приказано применить его немедленно. И, наконец, следующие распоряжения корабельному
персоналу:
— Доктору Дэвису и его штату явиться в ресторан «Ле Паризьен» на Прогулочной палубе. Доктору
Крамеру и его штату явиться в кафе «Терраса» на уровне Пассажа. Обоим командам прибыть с
достаточным запасом медикаментов и заняться оказанием первой помощи пострадавшим.
— Кладовщику, помощнику кладовщика и старшему стюарду расположиться на палубах А, С и Е
соответственно. Каждый из вас получит в свое распоряжение вспомогательный штат для оказания
медицинской помощи пассажирам на двух медицинских пунктах. Вам также необходимо провести
опознание всех пассажиров согласно спискам и доложить мне обо всех пострадавших либо пропавших
без вести. Главному инженеру и боцману явиться в «Гостиную Эдди» на пятой палубе и доложить о
повреждениях в каютах и переходах.
— Всему обслуживающему персоналу и штату ресторанов явиться в главную столовую, палуба
шесть, и поступить в распоряжение помощника главного стюарда.
— Пассажиры, не нуждающиеся в медицинской помощи, немедленно отправляйтесь в свои каюты.
Если ваша каюта окажется непригодной для пребывания из-за полученных повреждений, прошу вас
явиться в «Гостиную Эдди», палуба пять, где вам будет предоставлено временное жилье.
— Всем: единственная возможность пережить шторм — это сохранять спокойствие. Поле корабля
реагирует на эмоциональное состояние пассажиров. Поэтому ваш долг — оставаться спокойными. Вы
должны вернуться в каюты, лечь и постараться расслабиться. Газ поможет вам в этом.
Гигантское изображение капитана на миг смолкло. Он медленно поворачивал голову, словно
оглядывал пассажиров и команду. Я ощутил озноб, а, когда он заговорил снова, его суровый и
мощный голос заставил дрожать палубу под ногами.
— И наконец, — прогудел он, — до моего сведения дошло, что у значительного количества
пассажиров имеется микрокнига «К востоку от Луны».
Он замолк. Люди внизу виновато переглядывались. Многие. Этих микрокниг вокруг было полно.
— Все пассажиры, у которых есть этот роман, обязаны немедленно сдать его своему стюарду. Все.
Возвращайтесь к себе в каюты.
Изображение капитана застыло со сложенными руками, наблюдая со своей великанской высоты,
как все зашевелились. Я медленно слез с дерева. Двигаться было трудно, так как газ отяжелил ноги, и
еще потому, что корабль по-прежнему сильно качало. Все остальные вокруг тоже двигались медленно.
Я оказался в толпе, которая сгрудилась на выходе с Прогулочной палубы, и начал озираться в
поисках Одри.
Ее нигде не было видно.
10
— Приветик, малыш, — мягко сказал мне на ухо Мэтью Брэди, пока я брел наверх по главной
лестнице вместе с остальными пассажирами. — Ну, и как ты прокатился на том дереве?
Я не ответил. Понимал, что вижу его под влиянием поля, или газа, или того и другого вместе, и
мне было не до беседы с галлюцинацией.
— В чем дело, малыш? Ты дуешься на меня, или что?
— Тебя здесь не может быть, — сказал я. — У меня нет книги.
Брэди рассмеялся.
— Тебе больше не нужна книга. Я сегодня в широком эфире!
— Ну, тогда поговори с кем-нибудь другим!
— Ты все-таки дуешься!
— Вовсе нет.
— Разве мы плохо ладили? Разве я не помог тебе отлично провести время? И мы собирались
влюбиться в ту девушку. Не хочешь снова ее повидать?
— Нет.
— Врешь.
— Иди в задницу.
— Эй, сам иди в задницу, — сказал, оглянувшись, идущий впереди меня пассажир.
Подошел сотрудник службы безопасности.
— Что случилось?
— Он послал меня в задницу.
— Я не с вами разговаривал, — ответил я, — не лезьте не в свое Дело.
— Иди ты в задницу!
— У меня на ремне есть вот эта штука, — сказал служащий и отстегнул черный разрядник. —
Хотите, я приложу ее вам между лопатками и нажму на ту красную кнопку? Тогда вас больше не
будет волновать, кто кого послал в задницу.
— Скажите это ему.
— Я же говорю, что разговаривал сам с собой.
— Идите в задницу вы оба. Заткнитесь и двигайтесь дальше. Скоро вас свалит газ, и мне вовсе не
хочется растаскивать двух сонных ублюдков по каютам.
— Ну и ну! — сказал Брэди. — А ты знаешь, что при последнем опросе пассажиров больших
лайнеров самый высокий балл за вежливость получила команда «Стеллы»?
— Ох, да замолкни ты.
— С чего это у тебя такой фиговый вид? Небось, из-за нее!
— Ведь это же всего-навсего книга, — ответил я.
— Да? Что ж, может, ты не помнишь, как ты себя чувствовал, когда выяснил, что она делает кое-
что, что тебе не по нутру?
Неожиданно я пробился сквозь толпу. Мне хотелось выпить и я поглядел через бульвар, на
столики у кафе Гриффина. Там было полно народу. Потом я увидел за одним из столиков одинокого
Джейкоба Коэна, который что-то писал. Он снял очки, поглядел сквозь них на свет, протер носовым
платком и опять надел. Мне не хотелось сидеть с Коэном, но после того, что произошло, выпивка
была мне просто необходима, а за столиком Коэна были свободные стулья, так что я вошел. Он
продолжал писать.
— Хорошее письмо получится, — сказал я, опускаясь на стул.
— А! Привет, Мэтт. — Он улыбнулся скользящей, загадочной улыбкой, а потом накрутил колпачок
на ручку. — Просто записывал кое-какие мысли.
Официант был очень занят. Ему не хотелось подходить к столику, но я его все равно заставил,
потому что глядел на него в упор.
— Странно, — сказал Коэн. — Неделю назад я не мог ни о чем думать. А теперь просто не успеваю
записывать за собой. Это словно поток, Мэтт. Я начал работу над книгой.
— Мои поздравления, — ответил я.
— Спасибо. Разумеется, я некоторым образом обязан тебе…
Он оборвал себя прежде, чем успел сказать, чем именно он мне обязан. Побледнел. И я увидел
Фрэнсис, которая шла через бульвар как раз к нашему столику.
— Вот это да! Привет, Мэтт! И Джейкоб. Вот удача, что ты придержал его для меня, Мэтт — я его с
утра разыскиваю. — Она улыбнулась накрашенными губами и села.
— Я сижу здесь уже с трех, Фрэнсис, — с улыбкой ответил Коэн. — Ты же знаешь, я уже целую
неделю сижу здесь днем и пишу.
— А, да. Я просто позабыла. Знаешь, Мэтт, Джейкоб наконец понял, что он не в состоянии
работать у нас в квартире. Говорит, там воздух тяжелый. Ты же так говорил, да? Что там слишком
много всяких тяжелых занавесок и ему не нравится, что рамы для картин слишком массивные.
Разумеется, о том, что в рамах, он ни слова не сказал. Это его никогда не интересовало. Его
интересует только то, что снаружи. Именно поэтому он больше беспокоится о том, где бы ему писать,
чем о том, что именно он пишет. Разве нет, Джейкоб?
Коэн все еще улыбался.
— Я лишь хотел сказать, что там слишком жарко, Фрэнсис.
— А раз жарко, нужно выметаться из дому. Вполне разумно. Это можно понять. Только вот раньше
он никогда не уходил в жару. Он всегда говорил мне, что любит жару. Понимаешь, в жару я как
правило хожу потная. А он балдеет, когда я хожу потная.
Коэн все еще пытался улыбнуться. Фрэнсис поглядела на меня ясными глазами и продолжала:
— Он всегда говорил, что лучшая любовница — это потная любовница. А ему больше ничего и не
надо.
— Фрэнсис…
— Вот так. Он меня все время спрашивал. Ты же помнишь, а, Джейкоб? Он спрашивал: «Ты моя
любовница?» А я отвечала: «Да». Разве это было не потрясающе, Джейкоб? Это же так здорово —
иметь любовницу. Особенно, если она потеет, как я.
— Фрэнсис, ради Бога…
— Не могу понять, при чем тут Бог. Вовсе незачем его сюда впутывать. А разве я возражала? Я
готова была стать ему любовницей, лишь только он попросит. Но, понимаешь ли, у Джейкоба
появились проблемы, потому что мы вроде как собрались пожениться. А раз уж мы поженились, то
как же я Могу быть его любовницей? Никак! А Джейкобу любовница просто необходима. Он же мне
говорил это много раз. Так что теперь он завел себе новую. Какую-то Чейз.
Странно было мне услышать об этом от нее. Почему-то я почувствовал себя легким, словно парил
над креслом.
— Я лучше пойду, — сказал я. — Мне еще нужно закончить кое-какие дела в конторе.
Коэн поглядел на меня. Вид у него был больной. Я знал, что он хотел бы мне все объяснить, но
говорить тут было не о чем, да и Фрэнсис с ним еще не до конца расправилась. Я поднялся и пересек
улицу. У обочины я обернулся и увидел, что она наклонилась к нему и что-то быстро говорила.
Потом оба они обернулись, чтобы поглядеть на меня, и я поспешил вниз по бульвару, через парк, в
свою контору. Было уже поздно, в помещении оставалась одна лишь мадам Восг, ночной клерк. Она
разбирала почту. Я поздоровался с ней, прошел навех, открыл сейф и достал копию дневника Бетт.
Я просматривал его, чувствуя себя разбитым и вымотанным. Какое мне дело до того, чем
занимается Чейз? Не ее же вина, что Коэн в нее влюбился. В нее все влюблялись, у нее была эта
способность — нечто вроде магнетизма — притягивать к себе людей. И совладать с собой она не
могла. То, что и я влюбился в нее — тоже не ее вина. Может, она виновата только, что и сама в меня
влюбилась.
Разумеется, ничего общего с магнетизмом тут не было. Но я придумал теорию, что Чейз может эти
свои качества контролировать, и, что, если она на самом деле кого-нибудь полюбит, она просто
выключит свой магнит, а раз уж она влюбилась в меня, то она выключит его из-за меня. Отличная
теория. Вот только она свой магнит не отключила. Коэн запал на нее и прилип. И Чейз ничего не
могла сделать. Нельзя иметь такой магнит, который притягивал бы один предмет и отталкивал все
остальные.
Я зажег сигарету, лег и немного почитал дневник. Бетт влюбилась в помощника стюарда во втором
классе. Она целые страницы исписывала, рассказывая, какие у него руки. Она верила, что по рукам
человека можно многое узнать о нем. И щедро награждала стюарда самыми замечательными
чертами. Она писала, что у него мужественные руки. Что он был очень дисциплинированным и до сих
пор храбро переносил шторм, даже при том, что это его первый рейс и что он в первый раз так далеко
от дома. «Он будет храбрым ради всех остальных, писала она. Это можно определить, потому что все
пальцы у него почти одинаковой длины».
«Корабль трясло точно зернышко в автомате для жарки поп-корна», — писала Бетт.
11
Какое-то время спустя я начал задыхаться, в панике открыл глаза и увидел, что надо мной склонился
человек с седыми волосами и бородой. Джордж Джонсон. Он сунул что-то мне под нос, от запаха
меня так и подбросило. Я лежал на койке, в своей каюте.
— Поднимайся! — сказал Джонсон.
Голова у него замотана бинтом, сквозь который просачивалась кровь. Он был в черной хламиде с
нашитым зеленым гербом: повозка с морскими звездами вместо колесных осей и двумя морскими
коньками в упряжке. Вокруг толстой шеи обернуты нитки красных и зеленых бус — символ Марди
Гра. Хламида перетянута ремнем, на котором висели фонарь и разрядник из тех, что носили
сотрудники службы безопасности, чтобы подгонять пассажиров. А за плечом у него была винтовка.
Голова у меня начала проясняться, я понял, что «Стеллу» больше не качает.
— Одевай вот это! — Джонсон бросил на постель сверток и развернул белую хламиду. Это была
одежда для Марди Гра с гербом Нептуна на ней.
— Зачем? Что происходит?
— Был мятеж, малыш. Корабль захвачен Гильдией Протея.
— Гильдией графа Лэттри?
— Верно, малыш. Поторапливайся.
— Но это же хламида Протея, — сказал я.
Джонсон метнул в меня взгляд.
— Это маскировка, ты, дурной ублюдок!
— Эй!
— Давай, натягивай эту хламиду.
Я поднялся и нырнул в робу головой.
— Как они взяли корабль?
— После того, как запустили газ, команда отправилась за антидотом. Да только его не было. Люди
Протея сперли весь запас. Они знали, что за этим последует. Теперь корабль в их руках, и мы должны
отбить его. Вот так.
— Я думал, вы работаете, — сказал я, вспомнив, как меня вышвырнули из каюты. Джонсон
усмехнулся.
— Помнишь, что я говорил тебе насчет неприятностей? Вот теперь мы их поимели! — В руке у
него было что-то напоминающее черные яйца. У каждого на конце было по две кнопки — красная и
зеленая.
— Что это?
— Газовые гранаты. Другой состав. Антидот против него не помогает, и они валят с ног всех, у
кого нет противогаза. Вот, положи в карман. Они на боевом взводе, так что поосторожней. Захочешь
пустить в действие — нажми на красную кнопку. Ладно, теперь пошли.
Джонсон дал мне капюшон и показал, как пластиковый воротник должен облегать шею и как я
могу активировать десятиминутное поступление кислорода, если раскушу капсулу, закрепленную
внутри капюшона.
— Сначала бросаешь гранату, потом раскусываешь капсулу. Ясно?
— Да, но…
— Но что, малыш? Ты хочешь, чтобы они получили корабль? Чтобы Лэттри опять выиграл?
— Нет, но…
— Нет и все. Мы с тобой — единственные бравые ребята, которые тут уцелели. Может, тебе и все
равно, но я умирать не собираюсь. Во всяком случае, не теперь, когда мне так хорошо работается.
Пошли!
Мы вышли на палубу. Все обычное освещение вдоль проходов не работало, и переборки едва
мерцали в тусклом изумрудном свете аварийных ламп. Двери кают все были распахнуты. Я увидел
перевернутые койки, разбросанные личные вещи. Повсюду лежали тела.
— Они не…
— Мертвы? — Мы переступили через женщину, — Большей частью нет. Они все без сознания из-за
газа.
Мы добрались до лифта. Джонсон вытащил парализующую дубинку, оглянулся, а когда лифт
отворился, отступил назад. Но кабина была пуста.
— Натяни капюшон, — приказал Джонсон. — Зажми зубами капсулу. Бросишь, когда я дам
сигнал.
Я кивнул. Карман оттягивали гранаты. Лифт замедлил ход, дверь отворилась, и мы очутились на
палубе, где располагалась рубка управления. Капитанский мостик опоясывал огромную линзу до ее
верхней точки. Неподалеку стояли шесть здоровенных вооруженных охранников в черных робах со
знаком Протея и преграждали доступ к мостику. Джонсон наставил на меня винтовку, как будто я
был пленником. Этого было достаточно, чтобы они на миг растерялись.
— Давай, — сказал Джонсон.
Он кинул им под ноги две гранаты. Я бросил одну. Все три взорвались, заполнив коридор мутным
зеленым дымом. Я раскусил капсулу и вдыхал ледяной воздух, который со свистом втягивался мне в
горло. Наконец, дым чуть рассеялся. Мы отворили заслон и взошли на мостик.
С мостика открывался круговой обзор наружной поверхности корпуса и всего, что находилось за
пределами корабля. Можно было наблюдать, как серая громадина слегка покачивается. Пространство,
или эфир, или что там мы пересекали, казалось, было составлено из фиолетовых облаков, которые
пронизывали радужные полосы звездных треков. Периодически яркие вспышки затмевали все и
бросали резкие тени на мостик. Они были точно молнии в жаркий летний день. В рулевом кресле на
помосте сидел капитан Признер. Он был привязан и, казалось, не заметил нашего появления. Все
пульты управления были заняты людьми в тогах Протея.
— Делай свое дело, малыш, — сказал Джонсон.
— Это же Джордж Джонсон, — раздался голос Одри в тылу мостика. Она была со своим отцом.
— Одри?
— Джи-Ди?
Я видел, что они без охраны. Должно быть, они принадлежали к стану мятежников, подумал я. Это
могло быть, потому что Лэттри и ее отец были союзниками.
Одри сердито поглядела на Джонсона.
— Что вы с ним сделали?
Джонсон сказал:
— Вы тут посадили корабль на задницу, а я разворачиваю его как положено.
— Вы такой грубиян, — сказала она дрожащим голосом.
— Оставьде, моя дорогая. — Это был граф. Он был в капюшоне, но, услышав его акцент, я не мог
ошибиться. — Мы позаботимся о мисдере Джонсоне. Вам не придется связываться с ним.
В руке у меня была граната. Мне нужно было всего лишь нажать на красную кнопку и бросить ее.
Но Одри так испуганно смотрела на меня…
— Давай, малыш, — сказал Джонсон. — У меня все.
— Не нужно, Джи-Ди, — сказала Одри. — Ты же не знаешь…
Джонсон взял у меня из руки гранату и активировал ее. Затянутой в перчатку рукой он держал ее,
пока она не начала куриться и, наконец, по полу поплыл тяжелый зеленый дым. Я услышал, как люди
кашляют, и мне показалось, что я вижу убегающего графа. Потом, внезапно, капюшон упал у меня с
головы.
— Прости, что поступаю так, малыш, — сказал Джонсон, — но у меня есть еще кое-какие дела. А
ты неплохо поработал.
Я попытался задержать дыхание и броситься за ним к двери, но газ все же добрался до меня. Все
стало расплывчатым и легким, и я подумал, что будет неплохо, если я присяду на пол и немного
отдохну.
12
Дело в том, что этот газ действовал чуть иначе, чем предыдущий, и я потерял сознание не полностью.
Я все еще мог видеть клубы дыма, испускаемые гранатой, и фигуры распростершихся на палубе
людей. Я видел Одри. Она выглядела умиротворенной. А запах, пожалуй, был даже приятен. Так что
мне этот газ почти понравился.
Смотри-ка, подумал я. Она не боится. Наверное, она готова умереть с радостью, потому что верит
в Бога. А ее Бог позаботится о своих. Я-то ему не принадлежал, поэтому еще неизвестно, позаботится
он обо мне или нет. Может, и позаботится, ради Одри.
— Он сделает это ради тебя самого, сынок, — сказал Лео Заброди. — Ради этого он и умер на
кресте.
Я услышал его голос, и внезапно наступила жара, над головой у меня раскинулось небо с медным
отблеском, а красная пыль присыпала скамейки и листву затеняющих тропу деревьев. Утоптанные
теннисные корты в жару были пусты. Я опять оказался на Танзисе.
— Крест? Знаете ли, я кое-чего до сих пор не понимаю. Это и в самом деле было необходимо? Я
имею в виду, может, Адам и Ева и были в чем-то виноваты, но почему расплачиваться за их вину
приходилось потомкам? Мы ведь тут не при чем.
Заброди снисходительно улыбнулся.
— Пошли, сынок. Давай немного пройдемся. В такую жару нужно самому устраивать себе ветерок.
И мы пошли по гравийной дорожке. Парк был пуст. Небо приобрело коричневато-зеленый оттенок,
воздух налился тяжестью. Он был абсолютно неподвижен и насыщен электричеством.
— Погода опять меняется, — сказал Заброди.
— Что вам нужно? — спросил я. — Что вы здесь делаете?
— Я здесь для того, чтобы кое-что рассказать. Можно сказать, для блага Джорджа. Понимаешь ли,
твой приятель Джордж испытывал сам себя, когда писал обо мне.
— Что вы имеете в виду?
— Есть нечто, что он не вполне о себе помнит. Эта пустота — дыра внутри, о которой он говорил в
первой своей книге. Она все еще там. Иногда он все ждет, все бродит вокруг в надежде, что из нее
что-нибудь всплывет. — Заброди хихикнул. — А иногда он просто отправляется на рыбалку. Однако
на этот раз он решил, что и впрямь набрел кое на что. И вытащил меня. Понимаешь ли — я живу в
этой дыре, сынок. И знаю то, чего он сам не знает. Вопрос в том, сколько он сможет Увидеть, потому
что он меня боится. Вот что я имею в виду под испытанием.
Он остановился и посмотрел вниз, на тропу.
— Э, да ты погляди, кто к нам идет!
По тропе к нам, опустив голову и засунув руки в карманы, шел Мэтью Брэди.
— Ну и ну, — сказал Заброди. — Рад тебя снова повидать.
— Что ты там врешь малышу? — угрожающе спросил Брэди и встал перед Заброди, слегка
расставив ноги.
— Так, болтаем. Не так ли, сынок?
— Не отвечай ему, — сказал Брэди.
— Тебе вовсе не обязательно его слушать.
— Нет, он славный малыш. Отгребись от него. Не пудри ему мозги.
— Ты имеешь в виду, чтобы я отгребался от тебя, если уж выражаться твоим же вульгарным
языком?
— Много на себя берешь, Заброди, — сказал Брэди.
Заброди расхохотался.
— Я много на себя беру? А ты-то сам? Да я же всего-навсего слегка замаскированная копия
преподобного Пеннибэйкера! У тебя, когда ты его увидел, небось, душа в пятки ушла? Но ты не мог
как следует сообразить, почему. Да просто потому, что ты ни разу не отважился досмотреть тот свой
сон до конца.
А хочешь, я расскажу тебе, почему он тебе снится? И что не самом деле преподобный Пеннибэйкер
сделал тебе там, на Танзисе, тридцать лет назад? Ты вывел его в качестве такого безопасного
персонажа, которого ты можешь унизить как тебе заблагорассудится. Потому что на самом деле он…
Брэди подступил к нему, ухватил за лацканы и встряхнул.
— Ты забыл, преподобный, кто такой ты и кто я. Я знаменитость! Меня в университетах изучают! В
трех мирах мои книги запрещены законом! А вот тебя пока что никто не знает Я вовсе не тот
перепуганный старик, каким был раньше, преподобный. Я знаю, что ты сделал!
Заброди широко открыл глаза.
— Сынок, ты бы лучше успокоился!
— Ты же работал на правительство, разве нет? Они пригласили тебя после войны, чтобы
промывать мозги людям. Ты специализировался на иномирянах. И мое дело тоже попало к тебе — не
правда ли?
— Убирайтесь… убирайся прочь!
— Нет. Это ты убирайся прочь! Прочь из моей головы. — Он стиснул руки, и лицо Заброди
потемнело, а глаза выпучились. — Бесов изгонять? Так я покажу тебе изгнание бесов! Вон из моей
головы! Немедленно!
Заброди обмяк. Брэди отпустил его, и уличный проповедник мешком свалился на тропу.
— Сукин сын! — Брэди разгладил свою черную сорочку, достал сигарету и попытался зажечь ее,
повернувшись к ветру спиной. Руки у него тряслись, и он не мог совладать со спичкой. Мы услышали
раскат грома. Он был сильнее и гораздо резче, чем те, что я слышал на Дереве, без перекатов. Скорее
это напоминало взрыв — словно кто-то накаливал докрасна стеклянную гору, и она, наконец,
раскололась.
— Лучше бы нам убраться отсюда. — Он вынул изо рта незажженную сигарету и сплюнул
табачную крошку. — Когда его отыщут, разразится сущий ад.
И мы поспешили к выходу из парка на бульвар Фронзо. Он широкой аллеей спускался к реке, и
можно было видеть, как там разворачивалась темная завеса дождя, пенные струи воды бились о
причал, а деревья трясли ветками, точно старухи, плачущие на похоронах. Завеса дождя
придвинулась, а ветер дул с такой силой, что мешал идти. Брэди схватил меня за руку и потащил в
укрытие под кирпичной стеной. В доме напротив, выходящем на мощеную булыжником улицу, резко
хлопнула рама, и из окна полетело стекло. Осколки брызнули нам под ноги.
— Что вы имели в виду под промыванием мозгов? — спросил я. — Что он вам сделал?
— Я покажу тебе, малыш, — сказал Брэди. — Пошли.
И внезапно я оказался бегущим под дождем Мэттом Брэди. Водяная пыль холодила лицо. Я
спустился к реке и побежал вдоль причалов. Кругом полная темень. Огни на проплывающей по Чонзу
барже были зажжены, зеленая вода мерцала отблесками и омывала серые доски палубы. Я попытался
держаться под карнизами зданий, пока наконец не добрался до Линкана и не поднялся наверх.
Я наполнил ванну. Было приятно лежать в теплой воде и слушать, как в окна стучит дождь.
Прочел газеты, поглядел на список вновь прибывших, чтобы узнать, кто прилетел с последними
рейсами, и проверил, кто победил на скачках. Наконец, вода остыла, я вылез, обтерся и зажег газовый
рожок над круглым столом в гостиной. Я хотел ответить на несколько писем, Но даже не начал ни
одного, и в результате сдался и отправился в постель.
Однако я слишком устал, чтобы заснуть. Ноги ныли, и я вытянулся, лежа на спине. Казалось, нет
никакой разницы в том, как я лежу с открытыми, или с закрытыми глазами. В обоих случаях я видел
довольную улыбку собственника на лице у Джейкоба Коэна, когда он сказал мне, что ездил с Чейз в
Налли.
Разумеется, до того, как я с ней встретился, у нее было множество мужчин, и несколько — уже при
мне. Я был не против. Я даже был знаком с Фелло, человеком, с которым она была помолвлена, и
который принадлежал к старому танзианскому роду. Он владел поместьем на севере, где круглый год
шел снег, было полно леса и водился какой-то скот, питающийся густым мхом, растущим на стволах
деревьев. Однако Фелло был неплохим парнем. И мне он нравился. Он был немолод, высокого для
танзианца роста, и Чейз, казалось, была к нему привязана. Он действовал на нее успокаивающе, и я
понимал, что этс хорошо, и меня не беспокоило, спят ли они вместе.
Но с Коэном все было иначе.
Когда с кем-нибудь сближаешься, то думаешь, что вы обе одинаково относитесь к одним и тем же
людям. До Чейз я никогда о Коэне особенно не думал. Он болтался неподалеку, иногда я выпивал с
ним или играл партию в теннис, но никогда про него не думал. Когда бы я его не встретил, он всегда
начинал толковать насчет Фрэнсис или насчет сюжета своей новой книги, и я все это выслушивал, но,
стоило нам расстаться, больше о нем не вспоминал. Так что, естественно, я полагал что Чейз,
познакомившись с ним, будет относиться к нему точно так же. Даже вообразить не мог, что она уйдет
к Джейкобу Коэну. И, разумеется, я ненавидел за это не ее, а именно его.
Я долго-долго об этом думал, и, наконец, мысли мои начали жить самостоятельной жизнью, а я
задремал, пока буря раскачивала в газовом рожке язычок пламени.

[djjaz63]

Чуть позже я услышал шум на лестнице. Кто-то позвонил в дверь, и снаружи раздавались громкие
голоса. Дверь отворилась. Мадам Люсаж пыталась помешать кому-то войти в комнату. Она
загородила своими пухлыми руками дверной проем, преграждая путь. За ней стояла Чейз Кендалл в
сбившейся на бок шляпке и с легкой насмешливой улыбкой на лице.
— Ох, мистер Брэди, — закричала консьержка через плечо, — она пьяна!
— Не будьте идиоткой, — сказала Чейз Кендалл.
— Не разговаривайте! И убирайтесь!
— Все в порядке, мадам Люсаж. Пропустите ее.
Мадам Люсаж неохотно освободила дверь и удалилась, что-то ворча. Чейз вошла и со вздохом
прислонилась к стене.
— Ты действительно пьяна, — сказал я.
— Вовсе нет, — ответила она. — Это из-за погоды. Мне нужно всего-навсего причесаться. — Она
уставилась на меня. — А вот ты выглядишь просто отвратительно. Ты и чувствуешь себя так же
отвратительно? — Она швырнула шляпку на стол и присела рядом со мной на постели. От нее пахло
сигаретами.
— Где ты была, Чейз? — спросил я. — С Джейкобом Коэном?
— Будто не знаешь? Зачем задавать глупые вопросы?
Я отвернулся.
— Ох, Мэтью, — сказала она и погладила меня по голове. — Ты иногда бываешь таким дурнем!
— Плевать. Меня уже мутит от всего этого!
— Именно поэтому ты и выглядишь так, как ты выглядишь. Но тебе вовсе не нужно страдать. Разве
я тебе не говорила много раз, что я люблю тебя одного? Ты же знаешь это! Глупо, что я должна опять
тебе это повторять.
— Я не переношу, когда ты с ним встречаешься.
— Но ведь мне нужно с кем-нибудь встречаться, Мэтт. Разве нет? И хорошо, что это он. Ты же
знаешь, что он мне безразличен. И когда я с ним, я ничего не чувствую.
— А что я чувствую?
— Ничего, кроме любви и ненависти. — Она улыбнулась, обняла меня за плечи и развернула к
себе. Лицо ее в свете, проникающем сквозь окна, казалось нежным и прекрасным. Она склонилась и
поцеловала меня. На секунду мы были совсем одни за серебряной завесой ее волос.
— Я не буду с ним больше встречаться, если ты этого действительно хочешь. Но это нас не может
задеть. А ему, похоже, идет на пользу.
— Мне наплевать на него.
— Шш-ш, дорогой. Разумеется, нет. Ты придаешь всему слишком много значения. Вот в чем твоя
беда. До сих пор ты о нем никогда не думал, а теперь думаешь постоянно. А тем временем
совершенно забываешь о том, как я тебя люблю.
Чейз расстегнула верхнюю пуговку моей сорочки, потом — еще одну, и я положил ее ладони к
себе на грудь. Я дрожал, но потом, как всегда это ощущение исчезло. Я почувствовал, как тепло
желания исходит из меня и испаряется в ничто. Я оттолкнул ее руки.
— Ох, Чейз, ничего не выйдет.
— Мэтью, — прошептала она, — просто ложись и хоть раз постарайся ни о чем не думать.
Но я должен был думать и чувствовал, как она склоняется на постель, и как это все было перед
войной. Тогда я еще все мог; и я помнил, на что оно похоже. Но ведь одной памяти мало. Всегда
мало. Она проделывала со мной всякие вещи, а я этого даже не чувствовал.
— Не нужно, — сказал я, повернув ее лицо к себе, чтобы она прекратила.
Когда я вновь склонился над ней, это уже была Одри Пеннибэйкер, и она смотрела на меня.
13
Ее белая сатиновая туника соскользнула с одного плеча. Почти все огни погасли. «Стелла»
покачивалась, ворчала и переваливалась с боку на бок, точно страдающий зверь.
— Дорогой, — повторила Одри. И все ощущения, которые миг назад были заморожены, хлынули
по своему руслу. Мне было трудно, очень трудно заставить себя сесть, обнять ее за плечи и
приподнять, чтобы она прекратила.
— Не нужно, — сказал я. Корабль трясло и качало, я слышал взрывы и отдаленные крики. Перед
рубкой управления парила сцена из книги Джонсона — та, в спальне… Информационная сеть
корабля до сих пор была включена. По ней и транслировалась эта сцена — по всему кораблю.
— Одри. Погляди на экран, — сказал я.
— Какая разница. — И она вновь наклонилась ко мне.
— Прислушайся же, Одри! Мы попали в шторм. Корабль вот-вот разобьется!
Одри неохотно отодвинулась. Она покачала головой, оглянулась по сторонам, и глаза ее
испуганно расширились. Она увидела, что расстегнула мне брюки и отшатнулась.
— Как ты мог! — вскрикнула она.
— Я остановил тебя, Одри.
Она затрясла головой.
— Нет! Ты… начитался этой гадости. И попытался…
— Разве ты не помнишь ту записку, Одри? Мы были оба в этой книге, но я опомнился, вышел из
нее первым и остановил тебя.
Она плакала. Тут я на нее рассердился. Такая высокомерная, такая самодовольная, такая
правильная. Святая. Я поднялся, опираясь о перила мостика и перелез через него, направляясь к
пульту управления.
— Капитан. С мостика можно отослать цилиндр?
Он поглядел на меня. Только какая-то часть его слышала меня. А большая часть мозга пыталась
встроиться в поле, удержать корабль в целости. Потом он обернулся и поглядел вниз. Там, в ручку
пультового кресла было встроено приемное устройство с запасом цилиндров. Я взял цилиндр,
развернул вложенный внутрь почтовый бланк и вытащил ручку из кармана кителя Признера. Потом я
побрел назад, к Одри и вложил ручку ей в ладонь.
— Пиши, — сказал я.
— Что? — простонала она. Корабль резко накренился.
— Я сказал, пиши! Я пыталась заняться сексом…
— Нет!
— Черт подери, пиши! Я пыталась заняться сексом — нет, оральным сексом, — с Джи-Ди на
капитанском мостике. Пиши! Ты же знаешь, что написала это — ну а теперь, записывай!
Она всхлипывала, но записывала.
— Мы попали в шторм. Пиши! Мы — попали — в шторм. И я хотела заняться с ним любовью, но
он остановил меня, потому что он знал, что это неправильно, потому что мы попали в шторм, и все не
в своем уме! И твой Бог, и твой папа, и даже ты сама!
— Я ненавижу тебя! — всхлипнула она.
— Ох, да заткнись ты! — яростно воскликнул я, отбирая у нее записку. Перед тем, как скатать ее и
вложить в цилиндр, я вычеркнул слово «оральный» чтобы записка ничем не отличалась от той, и
вновь направился к капитану.
— Отправьте мне его во вчера, капитан. Сможете?
Он медленно кивнул. Неловкими пальцами он ухитрился закрыть приемное устройство и ввел
туда мою карточку пассажира. Вспыхнула и погасла красная лампочка. Признер вновь открыл
приемник. Тот был пуст. Я потряс Признера за плечо, он моргнул, осмотрелся и, похоже, узнал меня.
Корабль вновь содрогнулся, и Признер напрягся, пытаясь справиться с ним.
— Они отключили…подачу газа, — прошептал он.
— Как вы ее контролируете?
— Тут.
Он поднял руку, которая прошла сквозь изображение комнаты Брэди, и показал на развороченную,
обгоревшую панель. Я все же осмотрел ее. Все рычаги расплавились.
— Где аварийный выход?
— На наружной оболочке, — слабо ответил Признер.
— Где?
— Палуба С.
— Как выглядит контрольная панель?
Пальцы Признера медленно дотянулись до выступа на правой ручке кресла. В воздухе перед ним
материализовалась схема корабля и упала к нему на колени. Потом «Стелла» чудовищно
содрогнулась, отбросив меня на кормовую переборку. Я обнял Одри и пригнул голову, потому что все
незакрепленные предметы с мостика повалились на нас. Какой-то миг казалось, что, корабль наконец
не выдержит и рассыплется, однако он устоял. «Стелла» опять отчаянно пыталась выпрямиться,
выровнялась и успокоилась. Признер застонал, глаза у него закатились. Он был без сознания. Я
поднял чертеж и покинул мостик.
— Погоди! — закричала Одри и уцепилась за меня. — Не оставляй меня одну!
— Ты же ненавидишь меня, забыла?
— Я не ненавижу тебя, Джи-Ди! Я ненавижу себя, потому что я хотела…
— Забудем об этом! Нам нужно опять пустить газ.
Я взял ее за руку, и мы вышли в коридор, продвигаясь в интервалах между толчками. Можно было
увидеть, как из пролета между палубами поднимается янтарный дымок, и слышать крики, треск
ломающихся предметов, а иногда — приглушенные взрывы. Мы подошли к лифту, но он был сломан,
так что пришлось пробираться по лестнице.
Палуба С превратилась в сплошной кошмар. Она находилась в центре корабля, пассажиры
метались по ней, точно по палубе тонущего парусника. Они разнесли все вокруг и были пьяны, либо
не в себе. В потрепанных костюмах для Марди Гра, они орали, наталкивались друг на друга, а
«Стелла» все тряслась и перекатывалась с боку на бок. Я услышал, как из пролета доносится
раскатистый громкий смех и увидел огромное изображение Признера, восседавшего в своем
капитанском кресле среди раскачивающихся деревьев. Он сидел за столом в квартире Мэтью Брэди, а
на голове у него была шляпка Чейз Кендалл. Корабль опять тряхнуло, по изображению прошла рябь.
Я нашел люк, ведущий к наружной оболочке, но тут нас окружили члены Гильдии в белых балахонах
с капюшонами, украшенных зеленым трезубцем. Одри замерла. Это была Гильдия Нептуна. Их глава
сжал ей запястье и уставился на нее горящим взглядом.
— С кем это ты удираешь, девочка?
— Н-ни с кем, папа!
— Папа! — Он оглянулся на своих людей. — Тут есть чей-нибудь папа?
— Ты делаешь мне больно!
— Шлюха!
Я завопил и протолкался вперед, отбиваясь левой от окруживших меня гильдийцев. Я отпихнул
кого-то, чтобы освободить побольше места, нацелился правой в чье-то укрытое капюшоном лицо, а
локтем успел ударить стоящего позади. Потом корабль поднялся на дыбы и встряхнул нас, точно
ящик с игрушками. Я услышал крик Одри, поймал ее за руку и выволок из толпы. Люди бросились
врассыпную.
— Пусти! Я нужна папе!
— Он даже не узнал тебя, Одри. Он же не в себе! И все остальные — тоже.
Я услышал, что за нами гонятся, и потянул Одри в пустую Каюту. Мимо пробежали люди, одетые в
черные балахоны свиты Протея. Они гнались за людьми Гильдии Нептуна и улюлюкали точно
безумные, падали, когда корабль резко накренялся, а потом поднимались и опять бежали. Я еще
переждал с минуту, не услышал никого поблизости и проник в двери, ведущие в служебный проход.
Хам, между обшивками, было темно и относительно спокойно.
Я поглядел вниз. По тому, как прогибались и пружинили перекладины лестницы у нас под ногами,
заметно было как трясет корабль. Ведущие к открытому люку сходни плясали точно батут. Одри
вцепилась в меня. Глаза у нее стали совсем безумные, и она прижалась ко мне изо всех сил.
— Давай вернемся в книгу, — сказала она. — Если мы должны умереть, я хочу быть на Танзисе, с
тобой.
— Мне нужно запустить газ, Одри.
— Какая разница…
Я чувствовал, как безумие охватывает ее. Оно плавало в воздухе, точно туман, пожирающий
мужество и надежду, пока не оставался один лишь страх. Одри уже не могла с ним справиться, и
начала оседать у перил прохода. Когда я окликнул ее, она обернулась, но я понял, что она не
понимает ни кто я такой, ни где она оказалась, и что-то внутри у меня глубоко отозвалось на этот
страх. Отчаяние выворачивало меня наизнанку, пока я совсем не перестал соображать. «Так, значит,
вот на что это похоже, — подумал я, вспомнив описание «Утренней Славы» в дневнике Бетт. — Стоит
только поддаться страху…»
Я услышал, как Одри бормочет имя Мэтью Брэди. Я и был Мэтью Брэди, только здесь у меня не
было никаких прежних сложностей. Тут я мог быть с ней. Я поглядел вниз. Ее ноги под балахоном
были обнажены. Она мягко простонала и раздвинула бедра. Все равно нам предстояло умереть. Я
наклонился и просунул руку ей меж ног.
— Собака. Собака с Земли.
Я помнил это шипение, эту имитацию земного языка. Я знал и высоту его, и тембр. Оно
принадлежало Генри.
— Нет, — сказал я, — не сейчас.
— Погляди на меня, собака с Земли.
Я пытался не смотреть. Но звук его голоса был точно магнит.
Я поднял голову и увидел зеленый туман, клубящийся над перилами. Он стоял со сложенными
крыльями, а его большие глаза мерцали точно фарфоровые блюдца.
— Что тебе нужно? — спросил я.
Он молчал.
— Погоди. Понял. Ты должен забрать меня, верно? Забрать меня туда, куда я должен попасть
после смерти? Тебе позволили придти и забрать меня самому?
— Что ты хочешь сказать, собака?
— Ты уж точно не художник сейчас, правда? Ты чистый. На тебе больше нет никаких следов
старой краски.
— Что ж. Там к искусству относятся иначе. Не так как здесь.
— Это потому, что на небесах каждый — творец, верно? А ведь ты на небесах?
Зеленый туманный силуэт поглядел на меня. И я почувствовал, как меня окатывает давно
знакомая волна доброжелательного любопытства. Но теперь она не возымела обычного своего
действия. Она обтекала меня, точно вода, скатывающаяся с маслянистой поверхности.
— Всегда тебе хотелось поговорить об искусстве, собака. Даже сейчас.
— А о чем тут еще говорить? О смерти? Ты же бросил своего лучшего друга на произвол судьбы!
— Как это я тебя бросил?
— Я уж скажу тебе, как, — ответил я сердито. — Ты же знал, что со мной произойдет, если ты себя
убьешь. Ты знал, что Сеть обвинит меня. Убив себя, ты убил и меня.
— Но ведь ты жив, — сухо констатировал туман.
— Да, пока что. Но почему же ты не сделал это как-нибудь иначе? Так, чтобы оставить меня в
стороне. Почему ты не подумал обо мне, Генри? Ведь мы живем не так уж долго. Ты же мог протянуть
еще лет пятьдесят, подождать, пока я не состарюсь и не умру.
— Нет. Не мог.
— Но почему? — закричал я. — Почему ты вообще связался со мной, если уже решил умереть?
Почему выбрал меня? Зачем было допускать меня так близко к себе, если ты все равно собирался
покончить со всем? Ты же выучил меня всему, что я знаю, ты сделал меня всем, что я есть, ты же был
для меня всем, Генри! Всем! Нельзя сначала дать все человеку, а потом отвернуться от него. На тебе
лежала ответственность!
— Собака…
— Нет. И слушать не хочу.
— Патрик, — произнес он мягко.
Никогда раньше Генри не называл меня по имени. Я и не думал, что он вообще его знает. Но он
знал, и повторил — Патрик.
— Мы на корабле. И ты нужен нам, чтобы помочь. Вот почему мы тебя отпустили. Чтобы ты мог
спасти корабль.
— Почему именно я должен спасать его?
— Потому что ты — поводырь. Тебя к этому готовили. Ты предан нам. Как бы ты сам не отрекался
от своей сущности. Ты поводырь, Патрик. Ты не допустишь, чтобы нам было плохо.
И Генри повел своими туманными крыльями, указывая на люк.
— Зачем ты здесь, на корабле?
Он не отозвался. Зеленый туман начал рассеиваться.
— Генри.
— Собака-поводырь, — раздался его затихающий, свистящий голос. И все исчезло.
Я поглядел на Одри. В ладони я все еще сжимал подол ее балахона. Я оборвал его, разорвал
материал на полосы и связал из них веревку. Привязал Одри за талию к перилам площадки, потому
что не хотел, чтобы ее сбросило с лестницы, пока я буду там ходить.
— Одри. Я собираюсь выбраться на наружную оболочку. Я попробую снова пустить газ.
— Папа, — простонала она.
— Мы разыщем его позже, Одри.
Трап разболтанно качался в пазах, и с каждым новым рывком корабля щель между трапом и
верхней площадкой, выходящей к наружной оболочке, то расширялась, то вновь сужалась Я
подождал, пока корабль не выпрямится между двумя толчка ми, оттолкнулся от края, прыгнул и,
пролетев через отверст» люка, оказался на платформе, выходящей в полость между наружной и
внутренней оболочками.
Теперь передо мной располагались высокие перила, а за ними лежало обширное, затхлое
пространство между оболочками. Подо мной пульсировал генератор поля, испуская колеблющийся
алый свет, который иногда прерывался фиолетовыми вспышками. Над ним и под ним пролегали
горизонтальные распорки, связующие обручи, из которых был составлен скелет корпуса. Когда глаза
мои привыкли к свету, я разглядел трубопровод и нужное мне оборудование, закрепленное на одном
из опорных обручей, который поддерживал и мою платформу. Я перевел дыхание и начал карабкаться
по поверхности обруча.
Это было нелегко. Я лез вверх и вглубь и вскоре натолкнулся на поврежденные штормом
распорки, которые замедлили мое продвижение. Мне удалось обогнуть первую, прижавшись спиной к
тонкой оболочке корпуса. Во второй раз я подтянулся и перебросил ноги через препятствие. И все это
время «Стелла» раскачивалась как пьяная. Я попытался вновь нащупать опору, но лишь бил ногами по
воздуху. Тут «Стеллу» опять качнуло, бросив меня туда, куда мне и было нужно, я нашел опору и
последний отрезок пути пролез по трапу, ведущему к опорной платформе, на которой располагалась
стойка с вентилями. Прямо передо мной была вспомогательная панель ручного управления. А перед
ней сидел Джордж Джонсон.
— Я ждал тебя, малыш, — сказал он.
14
Речь его была невнятной, а в руке зажата бутыль с вином.
— Х-хотел сказать тебе, что это правда. До последнего слова — правда. Без них я не могу писать.
Они были тут, все это время. С тех пор, как мы покинули Гавань. Весь корабль — троянский конь,
мать его!
Что значило — троянский конь, я понятия не имел. «Стелла» жутко стонала и дергалась,
проволочные ванты гудели, точно струны огромного разбитого пианино. Джонсон все еще говорил:
— Они заставили меня вспомнить. То, что я давно позабыл. О том, как я был корреспондентом на
войне. В батальоне сопротивления у Лэттри.
— Вы сражались вместе с Лэттри?
— Нас вместе взяли в плен. — Джонсон покачал головой. Он отпил из бутыли. — Мы натянули
сеть поперек устья лощины. И поймали двоих. Они запутались в сети, и один из них сорвался, весь в
зеленой пене. Лэттри взял нож и пошел на них. Он весь измазался в этой гадости, но тем не менее
подошел туда и прикончил его. А потом у Лэттри начались неприятности с тем, вторым. Он начал
кричать мне, чтобы я спустился и помог ему. Так что я спустился, и тоже весь извозился в этой штуке.
Поначалу она лишь немного жгла. Потом я почувствовал, что руки и шея у меня как-то странно
немеют. А потом она вроде как скопилась у меня в голове. Лэттри было хуже — ему досталось
больше. Мы больше не могли идти и сели. Тут они нас и взяли. У Лэттри все еще в руке был зажат
нож, когда они притащили нас в гнездо. Кормили этим их желе. Такая красная восковая штука.
Я помнил это желе. Генри обычно держал целые кувшины с ним в кухне. Иногда, когда он уставал
от работы, он пробовал его. Потом какое-то время он сидел неподвижно, ничего не говоря. Но я
чувствовал, как от него исходит наслаждение, и однажды, когда он вышел с Управляющим, я
отправился в кухню и открыл один из кувшинов. Внутри была утрамбованная красно-золотая паста. Я
набрал немножко кончиком пальца и лизнул. И это было последнее, что я помнил, когда очнулся в
своей постели, а Генри склонился надо мной и протирал мне лоб влажной тряпкой. Я вырубился на
два дня.
— Да, я его пробовал, — сказал я.
— Ну, так ты знаешь, что оно с тобой делает. Не знаю, сколько они нам его дали, но к тому
времени, как мы очнулись, мы изменились… видели все их глазами. Как и ты.
Я почувствовал, что краснею.
— И тут ничего нельзя поделать. Это — все равно, что влюбиться в кого-то. Кажется, ради них ты
готов на все. Отмахать тысячи миль, чтобы купить им туфли. — Джонсон взглянул на меня. — Хочешь
опять запустить газ, да?
— Ага.
— Чего ты этим добьешься? — Он заморгал. В глазах У него стояли слезы. — Я ведь и вправду
думал, что у меня получается, малыш. Я и вправду думал, придурок, что это я пишу новый роман.
Он прикончил бутылку и швырнул ее за перила.
— Просто присядь и наслаждайся жизнью. Уже недолго осталось.
Я уставился на рубильники. Джонсон поднял винтовку.
— Э! Я не дам тебе это сделать, малыш!
— Ты же не хочешь умирать, верно? Вот так?
— Я хочу, чтобы эти ублюдки убрались из моей головы.
«Стелла» содрогнулась и нырнула вперед. Я поймал ритм, врезался в Джонсона и выбил у него из
рук винтовку. Он начал всхлипывать.
— Джордж, — я обнял его, — Джордж, послушай меня! Что бы с тобой на той войне не случилось,
ты помнил обо всем, когда писал «К востоку от Луны». Ты писал, чтобы предупредить людей, и это
было замечательно. Так в чем же дело теперь? Предупреди их опять!
— Я слишком стар, — сказал Джонсон. — Я больше не смогу себя обманывать. Сил не хватает.
— А у меня хватает, — сказал я и прошел к пульту. Он меня не останавливал — рылся в кармане.
— Погоди, малыш. Тебе понадобится вот это. — И он вытащил полную горсть таблеток антидота.
Он часто мигал, и я понял, что все это время, что я находился в наружной оболочке, я вдыхал газ. Я
наклонился, чтобы взять таблетки, но в глаза мне ударил слепящий свет.
— Эдо уже не нужно, поводырь.
Граф. Больше он ничего не сказал, лишь отвел луч от моего лица и осветил пустое затемненное
помещение. Луч подпрыгнул, растворился во тьме, но в тусклом свете я увидел летунов. Сотни
спящих вниз головой летунов, гроздьями свисающих с обручей, точно летучие мыши. Лэттри водил
лучом по ним почти ласково. Потом он направил свет фонаря прямо вниз. Ванты и трап, ведущий к
генератору поля были усеяны изуродованными, скрюченными телами упавших летунов. На них было
больно смотреть. Генри в конце выглядел точно так же.
— Они падают по одному, — сказал Лэттри. — Лишь бы корабль продержался достаточно долго,
чтобы все они сумели свалиться.
— Значит, это ваших рук дело, — сказал я. — Это вы повсюду распространили книгу Джонсона? И
запустили ее через трансляционную сеть! Вы хотели, чтобы корабль разбился!
— Эдо — единственный способ спасти мою родину, — сказал Лэттри.
— Но пассажиры…
— Танзис важнее! — закричал он.
Я уже почти засыпал. Мне нужен был антидот и я попытался приблизиться к Джонсону, но граф
действовал слишком быстро. Он ударил меня по руке, и все таблетки посыпались за перила в
темноту.
— Я работал на них всю жизнь, — сказал Лэттри. — Я был глазами Сети на Танзисе. Они знали все
о нас благодаря мне. И я пытался бороться, пытался убить себя, но они меня всегда останавливали. Я
слышал, как они надо мной смеются и знал, что они всегда будут защищать меня, что я всегда буду в
безопасности. Я прожил долгую жизнь. Работал, старел, и все думали, что я — величайший патриот,
герой сопротивления! И таким образом, когда Сеть захотела начать мирные переговоры, я стал
послом.
Я отправился на Дерево. Встретился там с представителями Сети. И забыл все, что о них знал. Все
это время я находился в контакте с Сетью, даже не ведая об этом. Я говорил себе — нужно очень
осторожно вести переговоры, искренне пытался сделать все, что мог, для своей страны и добился
предварительного соглашения на вполне приемлемых условиях. И все это время они загружались в
корабль, а я помогал им. И преподобный Пеннибэйкер — тоже. Он тоже находится под контролем
Сети. И вот я должен вернуться домой вместе с ними и присутствовать при гибели своего родного
мира!
— Потом, готовясь к отплытию, я получил посылку — цилиндр. Цилиндр был послан со «Стеллы»,
когда она была уже в пути. Внутри были экземпляры книги Джорджа Джонсона и письмо от меня
самого, которое объясняло все. Я пришел в ужас и уничтожил книги. Но я послал и другие, много
других — я разослал их пассажирам корабля. «Стелла» покинула Гавань, неся в себе семена своего
собственного уничтожения.
Но все-таки я оставался в их власти. Я пытался украсть все экземпляры, что мог найти. Я
обрабатываю команду корабля, и они помогают мне. Мы почти преуспели, но на тебя книжка
повлияла слишком сильно. Ты так переживал, находясь под ее действием, что это одно привело к
потере равновесия «Стеллы». Начался первый шторм. Летуны, с помощью Сети, успокаивали нас.
Однако это сложно. И чем больше они уделяли внимания кораблю, тем меньше его оставалось для
меня. Наконец, нагрузка оказалась для них непосильной и я освободился!
И я организовал Гильдию Протея. Все экземпляры книги, которые мне удалось найти, я засунул в
цилиндры и разослал пассажирам для того, чтобы пассажиры испугались шторма, который они
переживали в романе. Опять начинается паника. На этот раз сильная. Корабль переворачивается.
Капитан Признер успокаивает пассажиров газом. Я не могу этого ему позволить. Я возглавляю мятеж
своей гильдии. Мы направляем газ сюда. Летуны засыпают. Шторм начинается вновь.
Видишь ли, Сеть разбирается в том, как устроено групповое мышление ее членов, но она
абсолютно не понимает психологию нашей толпы. Она не может понять ни нашей тяги к насилию, ни
нашего страха. Ты пытаешься выбраться из толпы, и каждый, в свою очередь, пытается выбраться из
толпы, а в результате всех охватывает паника, точно это — один человек. Сеть этого понять не может.
Для них личность — это и есть общество. Они не борются с ним. Они борются за него. Так что они не
могут понять, почему шторм разразился так быстро. Они беспомощны. А я навсегда избавился от
Сети!
Пока он говорил, «Стелла» дергалась и дрожала, кидаясь из стороны в сторону, точно пойманное
животное в отчаянной попытке освободиться. Лэттри потерял равновесие, и я кинулся к пульту
управления. Ни Танзис, ни летуны меня не заботили. Я знал лишь, что не хочу умирать. Я уже зажал
в пальцах переключатель, на который мне показал капитан Признер, но тут граф атаковал меня со
спины. Я резко повернулся, пытаясь сбросить его, но он вцепился в меня как паук, и под тяжестью его
веса, который в обычных обстоятельствах я выдержал бы довольно легко, я опустился на колени. К
тому времени я понимал, что меня не Хватит надолго — газ почти возобладал надо мной.
— Умереть… за родину, как я всегда хотел, — выдохнул Лэттри. Он душил меня. Сознание у меня
помутилось, потом воротилось вновь, и я понял, что Лэттри вот-вот убьет меня, а корабль развалится.
Я почувствовал, как теряю сознание, позвал Генри, но он не ответил.
И тогда я разозлился.
Я вывернулся, схватил графа за руку и изо всех сил ударил по ней. Он вскрикнул и выпустил мою
шею, а я выбросил ноги вперед и дотянулся до панели. На этот раз я развернул рубильник. Раздался
гул, и трубопровод со скрипом повернулся внутри своей оболочки. Но граф еще держался. Он
оттолкнул меня и потянулся к переключателю. Я протиснулся между ним и панелью. Он вновь
набросился на меня, и я отпихнул его как раз в тот миг, когда корабль резко дернулся. Он зацепился
каблуком за настил, упал на спину и проскользнул между перекладинами перил — он ведь был такой
маленький. Я слышал, как он кричал, пока летел вниз. А потом замолк.
Я сел. «Стелла» все еще стонала и дергалась, и я слышал скрежет раздираемого металла и звон, с
которым обломки бьются о корпус. Я закрыл глаза, чувствуя себя… умиротворенно. Может, я
уносился в тот Колодец Душ, где жил теперь Генри? Ну что ж, Генри, все в порядке. Я окликну тебя,
когда доберусь.
А потом я больше ни о чем не думал.
15
Когда я проснулся, корабль качало. Мягко — вверх и вниз. Я открыл глаза и увидел, что до сих пор
лежу на опорной платформе. Она плавно покачивалась. Не поворачивая головы я мог видеть
противоположную стену обшивки с искореженными, перекрученными перекрытиями. Сероватый свет
просачивался снаружи через тонкую внешнюю оболочку, на которой кое-где виднелись вмятины. Я
повернулся и поглядел наверх. Никаких летунов не было. Тогда я закрыл глаза и сосредоточился,
пытаясь поймать испускаемые Сетью сигналы, но их не было тоже, Я вновь открыл глаза и тут
вспомнил про Джонсона, но и его нигде не было.
Я встал, до сих пор чувствуя себя одуревшим от газа. Спуск по трапу до пролета у аварийного
выхода показался мне неимоверно долгим. Корабль мягко, осторожно покачивало с боку на бок. Я
пролез в люк, увидел, что опора снова оказалась «а своем обычном месте, и устало перебрался туда.
Мостик изношенно трясся у меня под ногами, пока я брел по нему ко второму люку, выводящему на
палубу С.
Там стояли невысокие люди — мужчины и женщины в темно-синих туниках, ярко-красных штанах,
заправленных в полированные башмаки, и полированных хромированных шлемах, украшенных
серыми и красными плюмажами. Группа людей напоминала стайку мелких ярких птиц. В коридоре
все еще лежали пассажиры в лохмотьях, предназначенных для Марди Гра костюмов. Я пригляделся к
одному-двоим и увидел, что они дышат, просто все еще без сознания от газа. Одна из пташек
подскочила ко мне. Это был серьезный человек с острым, внимательным взглядом. Кожа у него
отливала оранжевым, а зубы были окрашены желтым, как у графа.
— Что тут стряслось? — спросил он.
— Был шторм, — сказал я, — Где мы?
— Пришвартованы у реки Сонт. Вы на Танзисе.
— Мы давно здесь?
— Корабль материализовался вчера вечером. На несколько минут раньше назначенного времени.
К счастью, посадочная площадка была пуста.
— Вы должны обыскать наружную оболочку, — сказал я.
Он подозрительно поглядел на меня.
— С чего бы?
— Тут, на борту корабля есть летуны.
Служащий одарил меня презрительным взглядом.
— Летуны? Месье, уверяю вас, мы не обнаружили ни одного.
— Кто нибудь наблюдал за кораблем во время приземления?
— Месье. Возможно, вы ошибочно полагаете, что здесь вы имеете право задавать вопросы. Я —
главный инспектор Верэ из Танзианского таможенного департамента, Сонтский порт прибытия. Здесь
я задаю вопросы.
— И все-таки, в наружной оболочке прятались летуны, — настаивал я.
Верэ избрал иную тактику. Он спросил более мягким тоном: Быть может, вы нуждаетесь в
медицинской помощи?
— Нет, не нуждаюсь.
— Тогда прошу вас пройти таможенный досмотр.
И Верэ повел меня к столу, расположенному на площадке у входа в лифт. На палубе люди начали
просыпаться. Они стонали и пошатывались. Мы прошли мимо них к служащим, сидевшим за столом.
— Имя?
— Джи-Ди, — сказал я, — или Собака-поводырь, если желаете.
Он кивнул. Мое имя было в списке пассажиров. Потом они спросили, сколько мне лет и зачем я
прибыл на Танзис.
— Меня осудили за убийство, — сказал я. — Мне нужно было убраться на какое-то время.
Очевидно, у них была информация и об этом. За нами пассажиры уже начали подниматься на
ноги. Тут же еще один служащий выстроил их в очередь за мной.
— Что вы хотите задекларировать?
— Задекларировать? Да тут на корабле полно раненных.
— Так у вас есть, что задекларировать?
— Нет.
— Пройдите через сканнер. — Он помахал ручкой, и я вступил в нечто, напоминающее каркас
гильотины. Раздался мягкий звон, и офицер, обслуживающая машину, оживилась. «Она ради этого и
живет», — подумал я.
— Обыщите его, — сказал таможенник.
Офицер подошла, обыскала мои карманы и вытащила микрокнигу «К востоку от Луны». Они тут
же сообразили, что это. С минуту возбужденно совещались, а потом обратились за распоряжениями к
своему командиру.
— У вас обнаружена принадлежащая вам запрещенная книга. Разве вам не сообщили, что провоз
этой книги на Танзис строго преследуется?
— Вам придется арестовать за это весь корабль, — сказал я. И начал смеяться. После всего, что
произошло, это было даже чересчур забавно.
И я все еще смеялся, когда они надели на меня наручники.