Фахри Эрдинч
РЮСТЕМ
Перевел с турецкого Р. Фиш.
Рис. Р. Вольского.
пошел на базар. Навстречу мне попался босой, оборванный мальчонка лет семи-
восьми. За спиной у него висела большая — больше, чем он сам, — корзина. Он стал меня
упрашивать, чтобы я нанял его. Я не собирался делать много покупок и отказался. По правде говоря,
мне было просто стыдно, что мои вещи будет нести ребенок. Но он продолжал упрашивать:
— Я недорого возьму, дяденька, — пять курушей. Сегодня меня еще никто не нанимал, и все
только потому, что я ростом не вышел. А я ведь сильный!
Мне стало жаль его. Я вынул из кармана пять курушей и протянул их мальчугану.
— Возьми!
Он шмыгнул носом и удивленно посмотрел на меня.
— Когда снесу вещи, тогда и дадите.
— Возьми, я тебе их так даю!
Мальчуган нахохлился, как обидевшийся птенец, и посмотрел мне прямо в глаза.
— Я не нищий! — неожиданно сказал он. — Зачем мне ваши деньги, когда я не нес вещей?
Я не сразу нашелся, что ответить. Наконец я сказал:
— Я живу далеко. Покупок у меня будет немного. Сам донесу.
— Пусть далеко. А сколько покупок — это неважно. Что купите, то и понесу.
Отказываться больше не было возможности.
— Ладно, — сказал я, — пошли!
Мне захотелось поговорить с ним. На базаре мы пробыли недолго. Сложив мои покупки в его
корзину, которая не заполнилась и наполовину, мы отправились домой. Он шел справа от меня,
держа голову прямо — груз был не тяжелый, — и разглядывал большие богатые дома, высокие
деревья и видневшиеся вдали покрытые снегом горы.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Рюстем. Я из-под Кзылджахамана, деревенский. Девять лет. Мать умерла в прошлом году. В
деревне остался дядя, но мне он не помогает. И вот я пришел в Анкару, — выпалил он, не переводя
дыхания.
— Погоди, погоди, — прервал я его, — я ведь тебя об этом не спрашивал.
— Знаю, — ответил он. — Но ведь все равно бы спросили. А по мне, лучше сказать все сразу,
чтобы отвязаться.
С ним было трудно разговаривать. В каждом его слове чувствовалась недетская опытность.
Заметив, что я умолк, он продолжал:
— Все спрашивают, всем рассказывай, а толку ни от кого нет. Ну да ладно, мне здесь еще недолго
осталось терпеть! Лет пять-шесть.
— А что будет потом?
Он внимательно посмотрел мне в лицо и спросил:
— А ты не из полиции?
— Да что ты! Не бойся, скажи мне, что же ты собираешься делать через пять лет?
— Подожгу тюрьму!
— Зачем?
— Мой отец там сидит, освобожу его!
Я с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Некоторое время мы шли молча. Затем я спросил:
— А за что посадили отца?
— Дрался с жандармами. Одного прямо посреди деревни уложил. Отец ведь у меня хороший
стрелок. Попал жандарму прямо в лоб. Дали восемнадцать лет. Еще двух лет не прошло, как сидит.
— А почему он стал драться с жандармами?
— Из-за налогов. У отца денег не было. Они пришли, хотели одеяло забрать, котел, попону. Отец
схватил ружье, а они побежали. Он выстрелил раз — вот вам, говорит, одеяло! Выстрелил другой —
вот вам котел! Выстрелил третий — вот вам попона! Один жандарм как закричит и грохнулся
посреди улицы…
Мы подошли к моему дому. Не отрываясь, я пристально смотрел на Рюстема, ждал, что он
расскажет еще. Мальчик заметил мой внимательный взгляд.
— Нечего так смотреть, дяденька. Мы люди бедные, лица у нас грязные.
Мы свернули за угол. Вдруг мне захотелось обнять этого мальчишку вместе с его корзиной. Но я
не решился. Я только взял его за подбородок и посмотрел ему в глаза.
— Рюстем, — сказал я, — у тебя вовсе не грязное лицо, сынок. В Анкаре, во всей Турции тысячи
таких детей, как ты. У всех у вас открытые лбы и светлые, честные лица. Дай я тебя поцелую.
Рюстем чуть заметно улыбнулся:
— Оставь, эфенди! У меня малярия. Еще заразишься!
— Малярия не заразна.
— Нет, заразная. Я ее от матери получил. Очень скверная у меня лихорадка. Начнет трясти —
стучишь зубами, будто аист клювом… — Рюстем улыбнулся, словно в этом не было ничего грустного.
— Рюстем, а ты навещаешь отца? — спросил я.
— Каждую неделю. Сигареты ему ношу. Сколько заработаю денег, на столько и покупаю. На
прошлой неделе дела у меня были хороши — две пачки купил.
Когда мы вошли в дом, моя жена накрывала на стол. Мы сняли с Рюстема корзину, вынули покупки. Я
протянул ему монету в десять курушей.
— Нести близко, да и вещей мало, — сказал он, протягивая пять курушей сдачи.
Я взял деньги, боясь, что он опять скажет: «Я не нищий». Он тут же собрался уходить. Обняв его за
плечи, я попросил:
— Давай пообедаем вместе, Рюстем!
— Нельзя, — ответил он, — сегодня базар. Надо сделать еще два-три рейса.
Тут вмешалась моя жена. Но ей пришлось пожалеть об этом.
— Я за таким белым столом есть не привык. Да и не умею есть вилкой, — отрезал Рюстем.
— Ты хороший мальчик, — сказал я ему на прощание, — но мне не нравится, что ты задумал.
— Что?
— Ты ведь собираешься поджечь тюрьму?
Рюстем снова усмехнулся:
— Эх, дяденька, а ты и поверил? Я только придумал это, чтобы отца подбодрить. Когда я сказал
ему об этом, так он за решеткой и плакал и смеялся!..
Слезы навернулись мне на глаза. Я вынул из буфета две пачки сигарет и протянул ему.
— Это не тебе, а твоему отцу. Когда пойдешь к нему, передай от меня привет.
Рюстем взял сигареты, спрятал их за пазуху и простодушно спросил:
— Дяденька, а кто ты такой?
— Зачем тебе знать?
— Я ведь должен передать от тебя привет!
— Скажи: от одного человека, а от кого — не важно. И скажи отцу: пусть не падает духом. Все эти
тюрьмы сами развалятся в один прекрасный день.
Вряд ли не по летам смышленый Рюстем поверил этому. Но я знал, что он не забудет моих слов и
уж непременно передаст их отцу.
Выходя на улицу, он сказал:
— Дяденька, а ты хороший!
Он обещал приходить к нам, если будет очень голоден.
